Депеш Мод

И тут Юрик внезапно срывается с места и исчезает во дворе, мы не знаем что делать, ну, то есть мы с Васей Коммунистом, только не Чапай, тот, похоже, в курсе, чего ему ожидать, видно, он уже не впервые так берёт на понт своего дилера, потому он быстро поворачивается и кричит нам валим отсюда, и мы действительно валим и, стоит сказать, не зря, потому что ворота за нами снова открываются и оттуда выпрыгивает Юрик с берданкой, и из глаз его сыпятся искры, даже из того, что ч бельмом — тоже сыпятся, хоть и не так сильно, мы бежим, нам главное дотянуть до угла, а там уже цивилизация, трамваи, метро, такие-сякие нормальные отношения между людьми, вместо этого за нашими спинами Юрик с берданкой и его средневековый замок с курами и пчёлами-киллерами, нам есть от чего бежать и мы выкладываемся, Васе хуже — он без ремня, держится руками за джинсы, чтобы не потерять их, Юрик тем временем взводит курки и палит в небо над нашими головами, раз, потом второй, в нас он, слава богу, даже не целится, а то ещё неизвестно, чем бы всё закончилось, он палит в небо и весело смеётся, я это достаточно хорошо слышу, уже поворачивая за белый кирпичный угол, нам в лицо ударяет свежий летний ветер, вздымая в воздух бумажный мусор, пыль и перья, и эти перья крутятся над нашими головами, потому я даже не знаю, кому они принадлежат — птицам из кирпичного дворца или только что подстреленным ангелам, которые прилетели вот к Юрику, скажем, чтобы облегчить его средневековое одиночество, а он, дебил, отогнал их белоснежную дружественную стаю назад в дождевое небо и остался один — остался и стоит себе там — среди пустого цыганского мегаполиса, одинокий-одинокий дилер, обманутый судьбой продавец радости, которому не с кем даже поговорить, лишь Иисус на его распятии грустно шатается — слева направо, справа налево, слева направо.

17.00-20.00

— Вы в этом просто не разбираетесь. Вы просто говорите марксизм-марксизм и не понимаете о чём это.

— Ну, да, один ты у нас всё понимаешь.

— Причём здесь я. Речь не обо мне. Вот вы говорите марксизм. На самом деле марксизм побеждает, понимаете?

— Ну, конечно. И где же он побеждает?

— Марксизм побеждает нигде. Он побеждает в принципе.

— Ну, да.

— Сила марксизма в его самодостаточности. Скажем, Троцкий.

— Троцкий — жид.

— Да. Вы знаете для чего Троцкий приехал в Мексику?

— По-моему, ему Коба дал трындюлей.

— Коба тоже жид.

— Коба?

— Да. И Ильич тоже.

— Ильич — казах.

— Татарин.

— Казах.

— Какая разница?

— У казахов нет письменности.

— А у татар?

— И у татар тоже нет.

— Нет, Коба не жид. Коба — русский. У него фамилия русская — Сталин.

— Это не его фамилия.

— А чья?

— Это фамилия его сына. Вася Сталин. Он был футболистом.

— Ага, а Троцкий — баскетболистом. Трудовые резервы.

— При чём здесь Троцкий, — произносит Чапай знакомую уже мне фразу, сидя на табурете и раскуривая папиросу. — Троцкий здесь ни при чём. Ты, — обращается он к Васе, передавая ему папиросу, — должен бы это понимать. Они, — выдыхает он дым в нашу сторону, — этого никогда не поймут, они заражены бациллами капитала, но ты, — забирает он у Васи папиросу, ещё раз затягивается и возвращает папиросу Васе, — должен бы это понимать. Ты знаешь про теорию перманентного похуизма?

— Что? — закашливается Вася и передаёт папиросу мне. — Какого похуизма?

— Перманентного, — поправляет очки Чапай. — Ну, это я её так называю. Вообще-то она называется теория перманентного распада капитала. Но мне больше нравится называть её теорией перманентного похуизма.

— Да, — вставляет Собака, забирая у меня папиросу, —перманентного похуизма — это прикольнее.

— А что за теория? — спрашиваю я, снова ожидая своей очереди.

— Теория простая, — произносит Чапай, выпуская дым и передавая папиросу дальше по кругу. — её разработали товарищи из донецкого обкома.

— О, — говорю, — те разработают.

Чапай смотрит на меня вопросительно.

— Земляки, — объясняю.

Он одобрительно кивает головой, достает из-под стола трёхлитровую банку с каким-то морсом, отпивает оттуда и протягивает мне. Нет-нет, несогласно машу рукой — я лучше покурю.

— Вот, — продолжает Чапай, вытерев рукавом кровавые помидорные разводы. — Теория в принципе ревизионистская. Базируется на пересмотре основной идеи Маркса. Идеи про самодостаточность пролетариата как такового. Ты читал, — спрашивает он меня, так как Вася спрятался где-то за дымами, — переписку Маркса с Энгельсом?

— Нет, — говорю, — но я знаю, что они дружили.

— Правильно, — произносит Вася, — они дружили. По-хорошему дружили, ты не думай.

— Ясно, — говорю, — по-хорошему.

— И у них, — продолжает Чапай, — была прикольная переписка, по-своему прикольнее «Капитала».

— Что может быть прикольнее «Капитала»? — несколько не в тему вставляет Собака, но я передаю ему папиросу и он замолкает.

— В совке, — произносит Чапай, — базовым признали именно «Капитал». В этом, как по мне, главная трагическая ошибка советской идеологии. Внимание нужно было обращать на переписку. На переписку Маркса и Энгельса. Товарищи из донецкого обкома это доказали, — уверенно говорит он и добивает пятку.