Здесь прекрасный Дворец культуры с зимним садом, музыкальная школа и изостудия, отличный ресторан с джазом, великолепные интерьеры общественных зданий, здесь свой санаторий, Дом быта, богатейшие кабинеты в школе, музей и библиотека, кружки художественной самодеятельности, детский сад, бани, прачечные — я не могу назвать такого, чего тут нет. И заработки — 200—300 рублей в месяц при бесплатном питании. И дома-коттеджи в три-четыре комнаты на семью. И отпуска, и экскурсии по стране, и турпоездки за границу. Ну чего еще надо? Живи и радуйся. Развивайся, человек, всесторонне. Остается освободить его от «возни» с ребенком, забрать на неделю в «дошкольный рай», где все прекрасно и в изобилии, где самые культурные и ученые воспитатели (где их только взять?), чем же тогда заняться родителю дома? «Поглощать культуру», сидя на диване, по 11—14 часов в неделю, как пишут социологи? Останется ли человек человеком в самом высоком значении слова, если он перестанет воспроизводить свой духовный мир в своем ребенке? Если он не передает ему память своего рода в каждодневном общении? Не затормозится ли развитие чувств ребенка в условиях научно-рационального содержания, ведь для развития чувств нужна не дистиллированная обстановка, не убережение от переживания, а реальная жизнь с ее радостями и печалями? А сами родители, что станет с ними, если «освободить» их от самого богатого и ничем не заменимого духовного «наполнителя» — ребенка? Превратятся в расчетливых эгоистов? Так их уже хватает, они становятся бедствием! Бросают детей, бросают престарелых родителей, гонятся за комфортом, продают душу черту за красивые тряпки, спиваются, наполняют собою психбольницы, к тридцати годам превращаются в развалины, физически и морально…
Так размышлял я в Мышковичах, вышагивая из угла в угол в номере «люкс» сельской гостиницы. Мой напарник Василь Яковенко тоже был растревожен. Он пытался представить своих девочек, которых он не видел бы неделями. А у меня все стояли и стояли перед глазами те дети. Сироты войны. И д р у г и е. Сироты нашего времени. Мне приходилось бывать в сегодняшних детских домах, но я избегаю встреч, потому что не знаю, что сказать ребенку, осиротевшему при живых родителях, во мне закипает дикая злость, а будучи в состоянии злости, нельзя разговаривать с детьми.
— Пойдем на улицу, — сказал я Василю, — встретим кого-нибудь, спросим…
На крохотном огородике под окнами архисовременного коттеджа полола грядку молодая женщина. Девочка трех-четырех лет играла у крыльца.
— Простите, можно задать вам вопрос? — спросили мы. — Вот у вас собираются открыть новый детский сад с недельным содержанием. Вы отдадите своего ребенка?
— На неделю — ни за что!
Во мне что-то отпустило, словно разжали тиски. Я поглядел на Василя — у него в глазах засветилась радость. Часом позже, за ужином, мы задали тот же вопрос официантке, молодой матери, и услышали тот же ответ: «Не отдам».
Не знаю, как поступит Василий Константинович: возьмет в расчет силу материнской ладони, врачующей дитя, или пойдет ей наперекор, беря во внимание общую тенденцию. Только суть тенденции еще и в том, что воспитатели тоже ведь вырастают без отцовской заботы, а бывает, и без материнской ласки.