Деревянные глаза. Десять статей о дистанции

Утверждения Аристотеля о пространственной и временной ограниченности сострадания и зависти не могут быть сведены к противопоставлению истории и мифа. Мифологические персонажи могли пробудить – будучи, например, представлены на сцене – глубокие эмоции у современников Аристотеля. В «Поэтике» Аристотель отметил, что трагедия представляет действия, вызывающие «сострадание и страх» (1452b), уточнив (1453b):

Такие действия происходят непременно или между друзьями, или между врагами, или между ни друзьями, ни врагами. Если [так поступает] враг с врагом, то ни действие, ни намерение не [содержат] ничего жалостного, кроме страдания самого по себе. То же самое, [если так поступают] ни друзья, ни враги. Но когда страдание возникает среди близких – например, если брат брата, или сын отца, или мать сына, или сын мать свою убивает, намеревается убить или делает что-то подобное, – то этого как раз и следует искать[586].

«Брат мой – враг мой»; «с глаз долой – из сердца вон». Эти две пословицы в своем сочетании указывают нам на то противоречие, которое подразумевают и цитированные выше пассажи из «Поэтики» и «Риторики». Чрезмерная удаленность вызывает безразличие; чрезмерная близость может породить либо сострадание, либо разрушительное соперничество. Эта двойственность, выраженная с исключительной силой в греческой трагедии, была частью повседневного опыта для всего того общества, в котором жил Аристотель: общества, замкнутого городскими границами, основанного на отношениях «лицом к лицу».

2. Теперь перейдем к совершенно иному тексту, написанному на две тысячи лет позже. Это сочинение Дидро «Entretien d’un père avec ses enfants, ou de danger de se mettre au-dessus des lois» («Разговор отца с детьми, или Как опасно возомнить себя выше законов»); текст был впервые опубликован в 1773 году[587]. В рубленом, отрывистом стиле, напоминающем стерновского «Тристрама Шенди», Дидро описывает разговор, протекающий в доме его отца спокойным зимним вечером. Приходят и уходят разные люди; все они делятся случаями из жизни и воспоминаниями, касающимися одной и той же проблемы: отношений между писаным законом и нравственными принципами – или, как сказал бы Аристотель, между законом «частным» и законом «общим», воплощенными в лице Дидро-отца и Дидро-сына соответственно[588]. Имеем ли мы право нарушить писаный закон, чтобы защитить общие принципы нравственности? Вправе ли врач отказаться лечить раненого преступника? Правомерно ли с моральной точки зрения уничтожить несправедливое завещание, оставляющее неимущими бедных людей и отдающее все наследство в руки одного богатого эгоиста? При позднейшей переработке этого «Разговора» Дидро вставил в него отступление, плохо связанное с основным текстом. Приходит шляпных дел мастер и рассказывает следующую историю. В течение восемнадцати лет он ухаживал за больной женой; когда жена умерла, он остался без денег и присвоил себе имущество жены, которое по закону должно было отойти ее родным. Хорошо он поступил или плохо? Вспыхивает спор. Дидро-отец настаивает на том, что шляпник обязан вернуть присвоенное.