Деревянные глаза. Десять статей о дистанции

Такие и им подобные вещи возбуждают сострадание. Мы чувствуем сострадание к людям знакомым, если они не очень близки нам, к очень близким же относимся так же, как если бы нам самим предстояло [несчастье]. <…> Ужасное отлично от того, что возбуждает сострадание, оно уничтожает сострадание и часто способствует возникновению противоположной [страсти]. Мы испытываем еще сострадание, когда несчастье нам самим близко. Мы чувствуем сострадание к людям, подобным нам по возрасту, по характеру, по способностям, по положению, по происхождению, ибо при виде всех подобных лиц нам кажется более возможным, что и с нами случится нечто подобное. Вообще и здесь следует заключить, что мы испытываем сострадание к людям, когда с ними случается все то, чего мы боимся для самих себя. Если страдания, кажущиеся близкими, возбуждают сострадание, а те, которые были десять тысяч лет назад или будут через десять тысяч лет, или совсем не возбуждают сострадания, или [возбуждают его] не в такой степени, ибо вторых мы не дождемся, а первых не помним, то отсюда необходимо следует, что люди, воспроизводящие что-нибудь наружностью, голосом, костюмом и вообще игрой, в сильной степени возбуждают сострадание, ибо, воспроизводя перед глазами какое-нибудь несчастье как грядущее или как совершившееся, они достигают того, что оно кажется близким. Весьма также возбуждает сострадание [то бедствие], которое недавно случилось или должно скоро случиться.

В разделе, посвященном зависти (1388а), мы сталкиваемся с аналогичной аргументацией:

Люди завидуют тем, кто к ним близок по времени, по месту, по возрасту и по славе, откуда и говорится: «Родня умеет и завидовать». [Завидуют] также тем, с кем соперничают, потому что соперничают с перечисленными категориями лиц; что же касается тех, кто жил десятки тысяч лет раньше нас, или кто будет жить через десятки тысяч лет после нас, или кто уже умер, – то им никто [не завидует], точно так же, как тем, кто живет у Геркулесовых столпов. [Не завидуем мы] и тем, кто, по нашему мнению или по мнению других, сильно нас превосходит или сильно нам уступает[584].

Для Аристотеля эмоции, проанализированные во второй книге «Риторики», несомненно относились к числу вещей природных. И тем не менее он ограничивает сферу действия этих эмоций известными пределами – либо историческими, либо географическими. Согласно мифу, рассказываемому у Платона, Атлантида переживала свой расцвет за девять тысяч лет до правления Солона[585]. Аристотель использовал число еще большее – десятки тысяч лет – чтобы внушить мысль о крайне отдаленном времени, как прошедшем, так и будущем, которое не позволяет человеку отождествиться (ни позитивно, ни негативно) с эмоциями, переживаемыми другими людьми. Упоминание о Геркулесовых столпах имеет примерно аналогичный смысл: согласно преданиям (которые в один прекрасный день окажутся связаны с именем ученика Аристотеля, Александра Великого), земли и моря, расположенные за пределами Средиземноморья, были населены дикарями или чудовищами.