Деревянный самовар

– В свое время на доверие работала? – просто так, чтобы завязать беседу, спросил Смирнов. Межаков поднял на него глаза, понимающе улыбнулся:

– Ничего не скажешь, мастер! Как догадался, Александр?

– По улыбке. Очень уж располагающая.

– У тебя вон тоже располагающая, – сказал Коммерция.

– А наши с ней специальности – близкие родственницы. Сначала расположить человечка, а затем облапошить. Надеюсь, твоя Танюша тоже на покое?

– Ненужно обижаешь, Александр. А тебе со мной говорить очень надо, а тебе не хочется слышать вранья, а тебе крайне необходимо понять общий расклад на здешнем зеленом сукне, чтобы сыграть на уровне.

– Требуешь извинений, что ли? – разозлился Смирнов. – Или условия какие собираешься ставить? Не очень-то зарывайся, я паренек скромный, но грубый.

– Да что с тобой случилось, Александр? В кои-то веки мне достойный партнер для изящного словесного пинг-понга достался, таю от удовольствия, радуюсь от предвкушения, а долгожданный партнер с ходу ребром ракетки не по мячику, нет, а по темечку соперника. Меня.

– Извини. С похмелья, – признал ошибки Смирнов.

Лейтенант Чекунов в маленьком угловом кресле затаился, как любопытная мышка. До ужаса интересно было наблюдать этих двоих.

– Извинения принял, – серьезно сказал Коммерция, разлил чай по чашкам и решился на разговор: – Вопросы задавай.

– Что такое был покойник Власов Николай? Только не в местных масштабах, не аршинами и фунтами, а нормальными метрами и килограммами.

Валерий Евсеевич Межаков речь начал издалека:

– Есть люди, в жизни которых явственно обнаруживается генетическое начало. Возьмем, к примеру тебя…

– Может, возьмем Власова по кличке «Две собаки»? – перебил Смирнов.

– Начнем с тебя, – не согласился Коммерция, желавший говорить и говорить. – Кто ты есть изначально? Простая душа. Я ведь помню, как ты по-детски и абсолютно искренне радовался на Инвалидном рынке лендлизовскому пиджачку, который ты купил у меня. Твои эмоциональные реакции на мир, на поступки, на дела, на слова открыты и непосредственны. Ты веришь всему, что тебе говорят.

– А как же Александр Иванович самых хитроумных жуликов ловит? – не выдержал, обиделся за Смирнова Чекунов.

– Вопрос к месту, Виктор Алексеевич, – похвалил лейтенанта Коммерция.

– Простая душа, непосредственная, естественная и мгновенная реакция в соединении с достойным аналитическим аппаратом – вот этот синтез дает Александру Ивановичу молниеносно определять слабые звенья преступной защитной цепи.

– Не понял я, похвалил ты меня или обругал, – сознался Смирнов и напомнил: – Пора уже про генетическое начало вертухая Власова излагать.

– Генетически он – подлец. А что такое подлец? Для подлеца неудача, горе, несчастье другого – радость несказанная. Какая-нибудь его прапрапрапрабабка, уцепившись хвостом за ветку пальмы, с восторгом наблюдала, как бешеный тигр рвет на куски красавицу-антилопу…

– Коммерция… – плачуще попросил Смирнов.

– Все по делу, Александр, – заверил Коммерция. – Подлецы в определенных обстоятельствах в принципе неопасны, ибо они, опять же генетически, трусливы. Но если для них создаются условия, при которых они ощущают себя в безопасности, они страшны. Они становятся злодеями. Условия эти однозначны – власть. Любая: маленькая, большая, над людьми, над машинами, над коровами, но власть. Но абсолютно ясно, что даже власть над пишущими машинками у подлецов все равно перерождается во власть над людьми. Это единственно, что могут делать подлецы.

Случай с Власовым парадоксален тем, что все случилось наоборот. Вроде как сибирские реки в пустыню повернули. Не от ничтожества к власти, а от власти к ничтожеству. Он ничего не понял, подлецы вообще про себя ничего не понимают, пострадал немного, погоревал об Иосифе Виссарионовиче Сталине, но в конце концов смирился со своим ничтожеством. И осталось единственное удовольствие в жизни: радоваться, когда другому плохо. И водочка, естественно, водочка.

– Говорят, самогон, – поправил Смирнов.

– И одеколон, и аптека, – продолжил список Коммерция. – Что под руку попадется, лишь бы надраться и со слезой вспоминать времена своего могущества. Ратничкина этого он боялся до поноса, но когда тот подзалетел, Власову представилась возможность, пусть в качестве наблюдателя, пусть в качестве свидетеля, качучу на ребрышках ближнего и сильного безбоязненно сплясать. Удовольствие для него равно половому акту. А кончилось все это, посадили Ратничкина, и он снова впал в ничтожество.

– Теперь рецидивист Ратничкин, – попросил Смирнов.

– Да какой он, к черту, рецидивист! – возмутился Коммерция. – Шпана, обыкновенный хулиган с двумя извилинами! Ну, здоров, как бык, ну, безжалостен, как всякий хулиган… Мстить… Но ведь для этого подумать надо, а потом и выдумать что-то. Но мозгов нет. Чем? И уже совсем непонятно, Александр, зачем ему зеленый прокурор понадобился.

– Чудесную ты картину нарисовал, чудесную… – Смирнов залпом выпил остывшую чашку чая, с бряком поставил ее на блюдце. – Одного не за что убивать, а другому незачем убивать…