Дерево всех людей

Ра – зрелый бог – радий. От него происходят высокие смыслы: разум, радость, радуга, раб. «Раб» – слово вовсе не низкое. Скорее всего – угодный богу, плодовитый, мощный. И работа – слово красивое. И рабенки. Но что угодно богу солнечному, не угодно богам завистливым – Зевсам и прочим тунеядцам. И «раб многомощный» превратился в «смерда». Когда общество людей перешло к рабовладению, тогда и переосмыслилось слово «раб» – из высокой категории свободного почитаемого труда в категорию подневольной и неумытой рабсилы.

Ру – старый бог – умирающий. От него происходят слова: рухнуть, руина, рухлядь и, наконец, – труп, труба… Спрашивается, почему русичи молились именно этому богу? Очень просто – они умоляли его подняться утром в образе прекрасного Ро. – Степа с треском почесал голову. Он никогда еще не говорил так горячо и так долго. – Собственно, и самоназвания многих древнейших народов и племенных союзов Средиземноморья: росены, рутены, расы – происходят от обряда, от того, какому богу молились жрецы их племен. А «сен», как и сейчас, – сын. Дети солнечного жреца: Роса, Раса или Руса…

Я думаю, у славян солнечная троица имела такие имена:

Ро – Род и Роженицы.

Ра – Радость.

Ру – Руян. Остров Руяна его дом. Сейчас остров Рюген в Балтийском море. Туда он уходил. Там под землей в пещере творилось волшебное действо его возрождения. Солнечная кузница. Там варилось золото и самоцветные камни. Там рождались русалки… Кстати, «круг» – движение к Ру – солнцеход.

Я слушал Степу, но смотрел на Люстру. У Люстры из-под очков текли слезы.

И может, ничего не случилось бы, не коснись Степа драматургии смыслов, в чем Люстра, безусловно, усмотрел издевку.

– Кстати, о твоей этой драматургии, – сказал Степа. – Одна из восьми форм Шивы, соответствующая Солнцу, именуется Рудра. Слышишь, как Ру перебарывает Ра: удушает его и сбрасывает в…

И тут Люстра ударил Степу в нос. Сам заревел, забормотал и бросился бегать от нас. На бегу он попытался вытереть глаза и сорвал с головы свой «хрусталь». Очки упали на булыжник. Но Люстра не остановился.

Сердца наши сжались в точку – мы бросились к очкам. Они были целы. Я протер их платком. У Степы из носа текла кровь.

– Ну, Люстра, – бормотал, он. – Ну, ражий гад. Мы не обсуждали Люстрину истерику. Мы понимали его – для нас он был прав. Мы любили его.

Отдавая очки его матери, мы сказали, что немножечко побили ейного Ваню, а для этого мы всегда, мол, очки с него убираем.

– Не очень побили-то? – спросила она.

– Очень его не побьешь, – Степа продемонстрировал ей свои расквашенный нос.

– Дураки вы, – сказала сна. – Ребята в вашем возрасте за девочками ухаживают…

Здесь бы и поставить точку в рассказе о блистательном первобоге Ра, тем более, что в довесочке, который мне хочется к нему прилепить, героем оказываюсь я сам, а это, по нашей, якобы, морали, ставит скромность повествующего под сомнение.

Так же дня через три, может и через пять, встретил нас во дворе Андрей Федорович.

– Ваня рассказал мне о вашей гипотезе с солнечной Троицей, – сказал он Степе. – Думаю, вы в свое время станете безусловно годным для бронзы. А вы… – Он повернулся ко мне: – Колесо – это интересно, но вы, по-моему, все же отстаете от друзей.

– Это по-вашему, – сдерзил я. – А по-моему, так я на высоте. – Я хотел было направить этого дядю Андрюшу подальше, но, заметив булыжники в Степиных глазах, сказал нагловато: – Оставаясь фаллическим центром мироздания, столпом плодородия и общественной жизни, бог Ра все более вторгался в осмысляемый геометрией физический космос, религию и искусство, порождая гнезда слов и терминов от всех своих мыслимых транскрипций. «Пророк» – безусловно от Ра. «Грех» – тоже от Ра. Сам Ра безгрешен, потому что «грех» – это уже культура – сотворение кумира, и первым кумиром, безусловно, был сам Ра. И вот, чтобы не замутить светоносимость Ра, для обозначения процессов и принципов наслаждения русский язык нашел новый корень – «уд». Следовательно, удовольствие, удовлетворение, «удача»…

Андреи Федорович засмеялся.

– Удалец, – просипел он.

– Бог Ра хоть и стал невольным адептом чистого разума и красоты, он все же оставил для себя бремя блаженства: удивление – радость разума! – Я помолчал и добавил мечтательно: – Хотелось бы знать, какие удивительные слова сформирует наш могучий язык, опираясь на современную матершину.

Я запомнил что сказал в ответ на эту мою пламенную и, как мне показалось, ироническую речь Андрей Федорович. Не дословно, конечно, но все же…