Держава (том второй)

Перед любым сражением он молился не богам, а доставал медальон с портретом и просил победы у него. Он отгонял предательские мысли, но точно знал, когда Бог призовёт и спросит его, кого он уважал при жизни сильнее — Микадо или Суворова… Ответит — Суворова!

И хотя река вздулась от дождей, ускорив течение, хотя бушует ливень и стоит непролазная грязь, Суворов поможет ему.

А ведь главное для человека — уверенность в своих силах!

И неважно, из каких духовных источников он черпает эту уверенность…

У командующего Маньчжурской армией уверенности на победу в душе не было…

А лишь бесконечные сомнения… сомнения… сомнения…

Утром 18-го, маршал Ояма отдал приказ обозам «второго разряда» отойти на один переход к югу.

Генерал–адъютант Куропаткин распорядился отвести тыловые части и склады к Мукдену.

Боевые офицеры, прибывшие по своим делам в Ляоян, с недоумением наблюдали за суетой у штабных сереньких домиков.

«Куда, интересно, намылились эти штабные крысы?» — разглядывали суетящихся тыловиков, по жёлтым кантам определяя почтовых чиновников, по голубым — казначейских, по красным — интендантов.

«Судя по тому, что воинственно гремят путающимися под ногами шашками, и вооружены револьверами, готовятся в наступление…

Офицеры ещё не знали, что за ночь через Тайдзыхе, в брод, переправилась 12-я японская дивизия. Вслед за ней, несмотря на ливень, перешла на правый берег бригада 2-ой дивизии и начали переправляться артиллерия и кавалерия.

Сбросить их обратно в реку и уничтожить, было делом нетрудным — был бы приказ.

Но его–то как раз и не было, хотя переправу наблюдал весь 17-й корпус.

«Видать, командиры ждут, чтоб их поболе переправилось, а потом разом и разгромим», — рассуждали солдаты.

Идея атаки обескровленного противника после удачного вчерашнего боя, была в сердце каждого русского воина.

К тому же ранним утром выяснилось, что перед фронтом 10-го корпуса японцы отступили.

— Разрешите двигаться вперёд, — просил у командира корпуса Случевского генерал Васильев.

Корпусной запросил Куропаткина.

Тот отказал!

Но ещё до получения этого отказа, генерал Васильев, кумиром у которого тоже был Суворов, занял две деревни, рассеял японцев артогнём и намеревался гнать их дальше, внеся панику в ряды неприятеля. Однако генерал–лейтенант Случевский его одёрнул, сообщив, что задуманное им движение вперёд нежелательно — ослабляет силы корпуса и удлиняет позицию.

При нежелании наступать, всегда можно найти убедительную причину.

Куропаткин приказал строптивому генералу, чтоб неповадно вперёд переть было, выделить в резерв командующего большую часть войск.

— Это нужно для предстоящих активных действий, — подсластил пилюлю Случевский.

Активные же действия заключались в том, что 17-й корпус наблюдал, как уже средь бела дня армия Куроки переправляется на правый берег.

— Да что там Куропаткин? — вопрошали командира корпуса не просто офицеры, а командиры дивизий.

— Готовится к удару, — отвечал им генерал.

А чем ещё можно прикрыть преступное бездействие? Лишь высокими, дающими надежду, словами.

Войска Оку и Нодзу, дабы русские не отвлеклись на Куроки, начали беспокоить их не густым артобстрелом и редкими атаками.

«Мы устоим! Не отступим! — говорили на позициях. — Но пора бы и наступать!»

Уверенность в победе этим днём была необычайная!!!

Войска уже знали, что часть японцев переправилась на другой берег. Но там 17-й армейский и 5-й сибирский.

Что для них эти полторы дивизии с немногочисленной артиллерией. А наша задача — двигаться вперёд!

Но у Куропаткина в голове зрели свои, генштабовские мысли. А в душе, как всегда, гнездилась неуверенность. И кумиром его был не Суворов, а Барклай де Толли. Но самое главное, из своего командного вагона он не видел удивительный порыв к победе. Удивительную духовную силу войск, при которой можно бить и побеждать врага не числом, а умением…

И когда командир дивизии 17-го корпуса просил своего корпусного дать разрешение энергичным ударом сбросить врага в реку и перейти в наступление… Из штаба пришло распоряжение «Стоять на месте, дабы преждевременным ударом не нарушить планов командующего».

К огромному сожалению, солдаты для Куропаткина были не чудо–богатыри, а бездушные сабли и винтовки. А главную роль играл не какой–то там неуловимый боевой дух, а количество боевых единиц, в пропорции к японским.

Солдат — это боевая единица, а не человек с душой, мыслями и сердцем.

Вот Куропаткин и высчитывал в своём вагоне количество и пропорции, и рисовал замысловатые схемы, мелочно опекая боевых генералов, и уничтожая любую разумную инициативу.

Он — голова! Они — вооружённые руки…

Инициатива губительна.

Пока чертились схемы и диспозиции, японцы вылезли на берег, встряхнулись, поудивлялись, что живы и их никто не трогает… И принялись наводить мосты и переправлять армейскую артиллерию.

К вечеру, положение 1-ой армии Куроки, до глубины души удивлённого затишьем, стало прочным.

Теперь Куропаткин, сидя в вагоне, стал размышлять, оставить против Куроки заслон и основными силами ударить против Нодзу и Оку… Или, наоборот, оставив там минимум войск, основными ударить на Куроки.