Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка

Получается, что, по мнению матери, сочинение стихов подобно отступлению от веры ради язычества, сделке с дьяволом; оно грозит загробными муками. Но зачем же первые четверостишия сделаны такими трудными для восприятия? Видимо, для того, чтобы читатели прочувствовали: такими же непонятными (и потому опасными) кажутся стихи поэта его матери.

Мы рассмотрели случай, когда общая логика произведения понятна и, выявив значение незнакомых или плохо знакомых слов, мы только уточняем уловленный смысл. А бывает, что все слова как будто известны, а смысл не складывается. Может быть, это потому, что у знакомых слов есть и незнакомые нам значения.

Вспомним оду М. Ломоносова 1747 г.:

Молчите, пламенные звуки,
И колебать престаньте свет:
Здесь в мире расширять науки
Изволила Елисавет[28]

.

«Пламенные звуки» воспринимаются нами как страстные, вдохновенные поэтические слова. Возможно, потому, что многие помнят строки из ответа А. Одоевского на пушкинское послание «В Сибирь»: «Струн вещих пламенные звуки /До слуха нашего дошли»[29].

Но почему, если императрица покровительствует наукам, поэзия должна умолкнуть и перестать потрясать мир? Можно заподозрить сложную мысль о противопоставлении искусств и наук. А все оказывается гораздо проще: «пламенные звуки» в стихах Ломоносова имеют другое, более земное значение, это звуки войны, пушечных выстрелов. Тогда получается, что в оде прославляются два великих деяния государыни: прекращение войны со Швецией (установление «возлюбленной тишины») и помощь Российской Академии.

Вставить пропущенное

М. Цветаева в одном из писем рассказывала, что ее стихотворение «Ода пешему ходу» было выкинуто из уже сверстанного эмигрантского журнала, и объясняла причину: «В последнюю секунду усумнились в понятности среднему читателю». Сознаемся, что нам могут быть не сразу понятны и другие стихотворения поэтессы, например это, выбранное для анализа на выпускном экзамене моей бывшей ученицей, кандидатом филологических наук Ольгой Шеманаевой:

В седину – висок,
В колею – солдат,
– Небо! – морем в тебя окрашиваюсь.
Как на каждый слог —
Что на тайный взгляд
Оборачиваюсь,
Охорашиваюсь.

В перестрелку – скиф,

В христопляску – хлыст,
– Море! – небом в тебя отваживаюсь.
Как на каждый стих —
Что на тайный свист
Останавливаюсь,
Настораживаюсь.

В каждой строчке: стой!

В каждой точке – клад.
– Око! – светом в тебя расслаиваюсь,
Расхожусь. Тоской
На гитарный лад
Перестраиваюсь,
Перекраиваюсь.

Не в пуху – в пере

Лебедином – брак!
Браки розные есть, разные есть!
Как на знак тире —
Что на тайный знак
Брови вздрагивают —
Заподазриваешь?

Не в чаю спитом

Славы – дух мой креп.
И казна моя – немалая есть!
Под твоим перстом
Что Господень хлеб
Перемалываюсь,
Переламываюсь[30].

Стихотворение может обескуражить тем, что в нем что‑то важное кажется пропущенным и оттого неясны связи между, в общем, понятными словами. Значит, надо начать с синтаксиса. Первое предложение состоит из трех фрагментов. В двух между существительными (одно в винительном падеже с предлогом, другое в именительном) тире, в третьем вместо существительных местоимения («в тебя» и легко восстанавливаемое по форме глагола и потому не названное я), а кроме этого есть сказуемое «окрашиваюсь» и слово «небо», синтаксическая функция которого неочевидна, но скорее всего это обращение. Логично предположить, что перед нами бессоюзное сложное предложение и в первых двух простых (неполных) можно восстановить то сказуемое, которое названо в третьем. Третий фрагмент – главный: и потому, что от первого лица, и потому, что слов больше. Как с ним связаны первые два? Возможно, это сравнения. Восстановим все пропущенные связи, и предложение приобретет некоторую определенность, конечно, утратив при этом всю красоту и ту невероятную энергию сжатия, которая отличает поэтическую манеру Цветаевой.

<Как висок окрашивается сединой,

как солдат приобретает цвет окопной грязи или дорожной пыли,

так я уподобляюсь тебе; если ты небо, то я море, и ты отражаешься во мне>.