Детство 2 (СИ)

Губы у меня сами растянулись в улыбке, а Владимир Алексеевич захохотал басовито.

— Наденька, — Представил он дочь, притянув её к себе. Такая себе… в папу.

«— Лучше б в маму», — Вылезло язвительно, но к счастью, не на язык.

— Твоя комната, — Провёл он меня в небольшую комнатушку с железной кроватью, шкафом и письменным столом, — Юлия Алексеевна и Степанида Фёдоровна уже доставили вещи. Место нашлось бы и для Александра, но увы и ах…

Гиляровский развёл руками.

— … судебная система.

Я покивал, зная о том напрямую от мастера Жжёнова. Опекун же мой, чуть замявшись, прикрыл дверь и присел на стул, показав жестом на застеленную кровать.

— Я должен рассказать тебе о ходе расследования, — Начал он непривычно серьёзно, — единственное — ты должен пообещать мне не лезть в этот гадюшник как минимум до совершеннолетия.

Киваю, чуть помедлив.

— История твоего отца, — Опекун повернулся на стуле, прикрыв глаза, — оказалась много сложней, интересней и трагичней, чем мне представлялось.

— Нет-нет! Никаких там барских бастардов и прочих, — Он пренебрежительно махнул рукой, — низкопробных сюжетов. Нормальный крестьянин… из свободных!

Владимир Алексеевич приоткрыл глаза и уставился на меня пронзительно, явно вкладывая в ети слова што-то большее. Ну да потом переспрошу!

— Солдатчина, Балканская война, — Опекун пожал могучими плечами и снова подёргал ус, — А знаешь? Ведь мы с ним, скорее всего, пересекались! Н-да… Вернулся, а деревни и нет.

Холера. Все померли.

— От холеры? — В голос вылезает недоверие. Холера, она конечно та ещё зараза, но штоб прямо целая деревня, до единого человека?!

— Просто — зараза какая-то, — Он грузно ворохнулся на стуле, — а чиновники, даже если от медицины, утруждать себя не любят. И — карантин. На несколько лет. Если бы не карантин, он может и осел бы на земле предков, а так сложилось, как сложилось. Записался мещанином…

— Точно?!

— Точнее не бывает, — Опекун снова подёргал себя за ус, не разделяя мою радость, — и вот здесь-то начинается интрига. Земля. Записался он мещанином, а потому земля общины отошла государству.

— Ого! — Я ажно привскочил, а потом и опустился медленно. А сам бы? Как? Вернулся, а дома нет. И людей. А я с войны тока-тока. Как, остался бы?

— Так-то, брат, — Понял меня Владимир Алексеевич, — понял, каково?

— И тут-то, — Он снова дёрнул себя за ус, — всё и начинается. Записался твой отец мещанином, но внезапно — по бумагам, оказался крестьянином. Оттого и брак его позже хотели признать небывшим.

— Вот даже как, — Медленно проговариваю я. Поддразнивали меня иногда в деревне байстрючёнком! Тогда — просто оскорбление обидное, потому как и не понимал, после болезни-то.

— Да, — Кивнул опекун, — так вот. По одним бумагам — мещанин. По другим — крестьянин. И скорее всего, вскрылась как-то эта двойственность.

— Почему? — Карканье вместо голоса.

— Земля. По документам он, как последний представитель общины, продал её задёшево одному из местных пропойц, единственное достоинство которого заключалось в дворянском звании. Тот на удивление удачно помер, успев проиграть землю в карту заезжему шулеру. Ещё несколько ходов такого же рода, и земля переходит человеку, приятному во всех отношениях. Не подкопаешься.

— Кто? — Каркаю я.

— Потом всё, — Опекун серьёзен, — до совершеннолетия! Все имена записаны, рассуждения, ход расследования. У нотариуса хранится.

Поиграли в гляделки, но пару минут спустя я отвернул глаза. Ладно… наверное, он прав. Взять хотя бы Иван Карпыча. Будь я взрослым в полной силе, да со всеми моими навыками, сколько таких мужиков смог бы в брусчатку втоптать?

— Затем, — Продолжил Гиляровский, правильно поняв моё молчание, — я должен перед тобой повиниться.

Скрипнув стулом, он развернул его и оседлал, опёршись на спинку. Взгляд серьёзный и чуточку виноватый.

— Боюсь, что в расследовании твоего дела я оказался недостаточно осторожен. В своё оправдание могу лишь сказать, что такого масштаба просто не ожидал! Полторы тысячи десятин! За меньшее убивают.

— И… я наследник? Через отца, как представителя общины?

— Н-нет. Он всё-таки записался в мещане, а эту историю признали «досадным недоразумением». Возможно, при очень удачном стечении обстоятельств эта история может всплыть через много лет, испортив некоторым чиновникам репутацию.

— Ты же… — Он замолк, собираясь с мыслями, — Всё, что я буду говорить сейчас — исключительно предположения.

— Получается, что потревожил я змеиное кубло, и… предположительно! Отправился кто-то доверенный — присмотреться.

— Решала.

— Пусть так, — Согласился опекун, — Человечек такой неприметный, один или несколько, да с опытом тайных дел. Узнать про тебя несложно, а в процессе и на Ивана Карпыча вышли.

Опять-таки предположительно!

— Уверенно можно сказать, — Он потёр нос, — только одно. Дядьку твоего видели в кабаке не раз. Сидел, пил, да рассказывал горячечно что-то там кому-то там… понимаешь?

— Разогрели?

— Хм… можно и так сказать. И подвели, столкнули. Как, гадать не буду — думаю, ты и сам при желании может найти варианты, а какой из них окажется правильным…

Снова пожатие могучих плеч.