Девочка и рябина

Радио разносило над городом музыку. А может быть, это пел разными голосами вешний ветер? Пел о земле, облепленной талым снегом. Пел о зацветшей вербе, среди посипевших сугробов, в далекой таежной ложбинке. Пел о пустом гнезде в дупле старой лесины у забормотавшего ключа. Пел о чаше, в которой на полустанке тревожно и радостно рябина машет ветвями, ждет свою девочку.

И вдруг все на улице услыхали: «Кап! Кап!» Весна отчетливо, как в дверь, постучала прозрачным пальнем в водосточную трубу. Громко засмеялась девушка. А Северов шел и мысленно обращался к Юлиньке: «Я привык утром, просыпаясь, говорить: «Ты есть на земле». Я привык ночью, засыпая, говорить: «Ты есть на земле». А теперь все кончено. Как ты далека! Ты рядом, но как ты далека… Устал я! Хочу слушать только ветер. Ты никогда не любила меня…»

Почти около уха прозрачный палец постучал: «кап! кап!»

Северов решительно повернул домой.

Войдя в комнату Касаткина, сдернул пиджак, швырнул на спинку кровати. Стеклянные макароны звенели. Он не поднял головы. Чуть ли не одним глотком осушил стакан шампанского и жестко подумал: «Все! Довольно быть смешным! Сентиментальная гимназистка! — Туфли полетели в угол. — В век критики и самокритики завывать тенорком: «Вернись, я все прощу!» — Взлетели брюки, штанинами, как руками, охватили другую спинку кровати, уныло обвисли. — Поют, пляшут — свадьба! Все нормально! Все хорошо! Жизнь идет! Что заработал, то и получай!» — Он завалился в логово Касаткина.

Через минуту вошел сам Касаткин, испуганно спросил:

— Что ты ей сказал?

— Не помню.

— Девчонка заявила: «А я и не знала, что в театре такие трудности! Чем, — говорит, — труднее — тем интереснее. Нужно, — говорит, — преодолевать трудности, а не отступать трусливо. Вон, — говорит, — Мересьев сколько дней раненый полз. И я, — говорит, — решила преодолеть все!»

— Молодец! Правильно! И преодолеем все! И заново сколотим все!

— «Правильно, правильно!» Надо было говорить, что герои за такое легкое дело не берутся.

— Чудесная девочка. Из нее выйдет актриса!

— Ну, а я что, балда, что ли! — самодовольно усмехнулся Касаткин, раздеваясь. — Знал, кому задурить мозги!

— Швейк! Вот кто ты! Что теперь будешь делать?

— Э, утро вечера мудренее. Спать!

Только улеглись, как под Северовым загремела доска.

— Что за кровать? — удивился он, поднимаясь.

— Надо умеючи, — сонно проворчал Касаткин. — ¹Приноровись. Я сплю и даже брюки глажу.

Уложили доски. Но они всю ночь, грохоча, падали — то одна, то другая, и Северов с проклятьями поднимался, расталкивал друга, а тот бормотал:

— Ты приноровись. Ляг и замри. А то вертишься…

Близко был вокзал. Всю ночь слышались гудки, объявления по радио. Пронзительный женский голос на одной ноте, в нос, объявлял: «Граждане пассажиры! Отходит курьерский поезд Пекин — Москва! Граждане пассажиры»…

После объявления пускалась пластинка: «Всю-то я вселенную проехал».

Северов слушал, и ему виделись просторы, полные ветра. И хотелось броситься в поезд и умчаться.

Вверху, в комнате Караванова, уже было тихо. И это безмолвие показалось страшнее плясок…

Конец весенней истории

Утром Линочка радостно и твердо заявила испуганному Касаткину:

— Я остаюсь у вас. А потом мне дадут комнату. Только устройте меня. У вас хорошо!

— Да нет, у нас плохо! — клялся Касаткин. — А вас папа с мамой ищут. Вы поезжайте домой. Я как только устрою, так вызову.

— Отступать перед трудностями? — тряхнула косами Линочка.

Касаткин привел ее за кулисы, и она задохнулась от восторга. Обошла весь театр, как обходят картинную галерею.

Среди актеров пронесся слух, что Касаткин похитил красавицу дочку у богатых родителей. За кулисами хохотали.

— Вам весело! — стонал Касаткин. — А мне каково? Юлинька, Галина Александровна, поговорите хоть вы с ней!

Женщины, уведя Линочку к себе, долго уговаривали вернуться домой, кончить десятилетку, а потом уже идти в театральный институт. Она обещала подумать.

Линочка все осмотрела на столиках актрис, подбежала к зеркалу, мазнула синим гримом нос и засмеялась. Надела стеклянные ожерелья, медные браслеты, допытываясь:

— Неужели это настоящее золото?

Натянула мужскую шляпу с пером, схватила шпагу и побежала к зеркалу.

А Касаткин за дверью ломал толстые руки.

И опять ночью гремели доски.

Северов утром заявил:

— Чтобы сегодня же не было этой девчонки! Или отправляй домой, или забирай в свою комнату! Она у меня там перерыла все тетради, фотокарточки, залезла в коробку с гримом. Надела мою сорочку, кепку, нарисовала усы, взяла палку и прыгала по кровати — фехтовала!

Касаткин ничего не ответил, угрюмо заявился к Линочке, буркнул:

— Пойдем к главному режиссеру.

— Он возьмет меня? — вскочила Линочка. — Ура! Возьмет! — и бросила к потолку подушку.

— Возьмет… он возьмет! — ехидно протянул Касаткин, поднимая подушку с пола.

Никита все откровенно рассказал Скавронскому. Глаза режиссера смеялись из-под нависших бровей.

— Позови!

Через час Линочка вышла из его кабинета красная, сердитая и жалобно попросила:

— Купите мне билет. Я домой хочу!