Девочки-лунатики

— Того. Сегодня случилась экстремальная ситуация, а я оказалась не готова, понимаешь? Стояла и смотрела, как дура. Не попыталась помешать, не попыталась даже первую помощь оказать. Даже ментам позвонить или охрану позвать в голову не пришло. Понимаешь? Я была как зашореная лошадь: ничего не вижу, ничего не слышу. А ведь нас это ожидает каждый божий день.

— Да брось ты, — отмахнулась Сашка. — Не так часто на борту случаются экстремальные ситуации.

— Да, но я-то была не готова. Вот Ладка молодец. А я так, овца тупая.

— Ай, прекрати, — скривилась Сашка. — Ты под газом была, тут любой растеряется. Не бери в голову.

— Где кавалеры наши? — всхлипнула Карина. — Я домой хочу, а одна ехать боюсь.

— Сейчас выйдут. Их там опрашивают еще, хотя, что они сказать могут? Они ж ничего не видели.

— Почему это со мной случилось? Почему именно сегодня, в такой день, когда все было хорошо?

Сашка пожала плечами и махнула зажатой в руке сигаретой вверх.

— Вечер такой, Кариш. Полнолуние. Пора психов и оборотней. Обострение у них случается. Не парься.

— Все мы психи, — медленно сказала Карина. — В большей или меньшей степени, но все. Я ведь его глаза видела и сразу поняла: с этим парнем что-то неладно. Могла догадаться.

— Ничего ты не могла, — отмахнулась Сашка. — Не надо на себя чужую вину взваливать. Считай это боевым крещением, или как там мужики говорят?

— Так и говорят. Только я его не прошла.

— Воистину, — усмехнулась Сашка и швырнула недокуренную сигарету в ночь.

Глава 4

Олеся внимательно оглядела себя в зеркало и одобрительно кивнула.

Хороша, чертовка!

Обновки шли ей невероятно. Кожаный плащ сиреневого цвета, с крашеной в тот же цвет лисой на воротнике придавал лицу странноватую бледность, про которую вчера местный алкаш дядя Вова сказал «интересная». Новые сапоги слегка жали, но на это даже внимания не стоило обращать. Разносятся. Она с удовольствием посмотрела на сверкающий лак обувки и хмыкнула:

— Красотка. Выйду на улицу, Ричард Гир мимо не проедет…

Сумочка, перчатки — все было в тон. Посмотрев в зеркало еще раз, Олеся откинула назад длинные волосы и вышла из квартиры.

Осень обрушилась на Москву мгновенно, не оставив ни малейшего шанса теплым денькам. Листва пожелтела в один день, а потом так же быстро опала, погребая под собой тротуары. Лужи по ночам затягивало льдом, а с неба то и дело летела мелкая снежная крупа. Было не по сезону холодно, отопление еще не включили. Приходилось спасаться обогревателем, который нещадно сушил воздух в квартире, оставляя запах паленой пластмассы, от которого потом давило в висках.

Едва Олеся вышла из подъезда, как в лицо ударил холодный ветер, заставив зажмуриться и пожелать, что не надела шапку. Во дворе было практически пусто. У гаражей возился незнакомый мужик, копавшийся в моторе астматического «фольксвагена», облупившегося и страшного. На детской площадке пара мальчишек уныло пинали мяч, под надзором двух мамаш с колясками, столь же лениво перебрасывающихся словами. На скамеечке с подветренной стороны сидел дядя Вова, смолил сигаретку, глядя в голубую даль.

«Небось опять стихи пишет, — подумала Олеся и горестно вздохнула. — Как пить дать ночью будет куролесить. Упекут дурака в психушку, к гадалке не ходи!»

Соседа она знала плохо, вежливо здоровалась, предпочитая не вдаваться в долгие деспуты. Однажды они застряли в лифте, и целых двадцать минут вдохновленный дядя Вова душил ее стихами собственного сочинения. Стихи были, в общем-то, неплохими, но осознать это Олеся смогла только когда в тесной, душной кабинке загорелся свет, дверцы распахнулись, и она вывалилась в спасительный подъездный полумрак. Олесе казалось, что еще пять минут, и он достанет из кармана нож и перережет ей горло. Пятясь от дяди Володи, она блеяла, «как все интересно, замечательно, но давайте когда-нибудь потом», и только за дверью, заперев ее на все засовы, перевела дух.

— Чертей гоняет, — вздыхала хозяйка квартиры, укутанная в пуховую шаль. — Ты, дочка, к нему близко не подходи, мало ли чего. Он же контуженный на всю голову.

— Как это? — не поняла Олеся.

— Да так. Шел с работы, ему по башке и тюкнули. Вот с тех пор он странный. Так и мается один на свою пенсию, водку глушит, да стихи слагает. И так у него складно выходит, диву даешься. И ведь раньше ничего такого не замечали за ним. Воно как бывает. Кому-то хулиганье последний ум выбьет, а этого вишь как удачно долбанули. И жив остался, и поэт теперь. Одно плохо: несчастный он человек. Жена ушла, дети бросили. Никому мы в горести не нужны.

— Ужасы какие, — осторожно сказала Олеся, не испытывая особой жалости. Чего жалеть-то? Человек совершенно посторонний.

— Ужасы, — поддакнула хозяйка. — Мои вон тоже, разлетелись, бросили мать. Звонят только раз в месяц. Ждут, когда помру, квартиру освобожу… Как жить, дочка? Как жить? Тут может последние численки остались, хочется, чтоб свои рядом были, руку подали, чтоб умирать не так страшно было. А где их взять?

Олеся промолчала.