У меня все внутри сжалось, когда он сказал «раздевайся». Я понимала, он не это имел в виду, но… черт.
Я прочистила горло и обернулась, чтобы убедиться, что он стоит ко мне спиной.
Да, так и было.
– Хорошо.
Мой голос дрогнул, и я ненавидела себя за это. Я никогда не была девчонкой, сохнущей по парням. Ты или хочешь быть со мной, и это круто, или нет. Я всегда уважала себя и не гонялась за кем-то. Этот «Оборотень-холостяк» был моим худшим кошмаром. Нравлюсь ли я ему? Нравятся ли ему остальные пятьдесят девушек? Я находилась здесь благодаря законам вервольфов или он действительно хотел со мной встречаться?
Не думая, я стянула футболку и бросила ее на ближайший плоский камень. Втянув воздух сквозь зубы, я расстегнула лифчик и бросила его следом. Желание моей волчицы пробежаться пересиливало страх оказаться обнаженной перед Сойером, даже если он не смотрел. Они тут все наверняка видели друг друга обнаженными, пока росли, и не считали это зазорным, но для меня это было важно. Похоже, он понимал. Он казался отличным парнем – что, по моему опыту, встречается довольно редко.
– Сойер?
Я швырнула трусики на ближайший камень и стояла полностью голая.
– Да?
Его голос упал на пару октав, и я не знала, потому ли это, что он видел, как я бросаю свое нижнее белье, но желание в его голосе было очевидно. Меня обдало жаром.
Я вдруг поняла, что так и не поблагодарила его за спасение из Дельфи и избавление от кандалов.
– Спасибо… что вытащил меня оттуда.
Молчание.
Когда он наконец ответил, голос у него звучал хрипло и серьезно.
– Твое место – здесь. Среди нас.
– Что если… если я не смогу превратиться? – выдавила я.
Двадцать лет в магических кандалах наверняка сломали моего внутреннего волка. Разве не так?
Будто отзываясь на эту мысль, волчица пробудилась, и Сойер рассмеялся – от этого прекрасного звука у меня бабочки запорхали в животе.
– Девушка, которую я сегодня увидел… ее волчица вполне жива и здорова, и хочет быть свободной.
Его уверенность чертовски заводила, но теперь я запаниковала: начала бояться, что разочарую его. Что если превращусь только наполовину и застряну? Подобное уже случалось раньше, судя по рассказам родителей. Или вдруг смогу только отрастить шерсть, но ничего больше, и стану просто волосатым человеком?
Есть лишь один способ узнать наверняка, подумала я.
– Ладно. Готова, – сказала я, не давая себе возможности передумать.
– Хорошо. Закрой глаза.
Голос у него был бархатным, низким и слишком сексуальным – это меня отвлекало. Разговаривать с кем-то, не глядя, оказывается, очень заводит.
Рвано дыша, я сделала, как он сказал. Стоять так, обнаженной, спина к спине с сыном альфы посреди леса, было самым странным, что я делала в жизни.
– Представь, что ты ведешь машину. Твои руки на руле. Посмотри на них.
Чего?.. Ну, ладно… может, это какая-то техника визуализации из Нью-эйдж[3]?
Я сделала, как он сказал.
– Больше двадцати лет
Я тяжело сглотнула, заставив себя не думать о его сексуальном голосе, и вернулась к образу рук на руле.
– Теперь отпусти руль. Отпусти себя.
Всю мою жизнь я упражнялась в сохранении контроля. Никакой трансформации, никакой шерсти, никаких звериных клыков, не делай этого, не делай того – и впервые я отбросила все. Я позволила этим установкам осыпаться, как старой кирпичной стене. Из моего горла вырвался крик – позвоночник прошило болью, и я опустилась на четвереньки. Мышцы горели. Жар смешивался с болью.
– Не забывай глубоко дышать. Твоя волчица знает, что делать, – сказал он позади меня.
– Все…
Прохладная рука дотронулась до моей спины – мое тело тут же растаяло от этого прикосновения. Все внутри расслабилось. И вот тогда это и случилось.
Я никогда не забуду щелканье собственных костей – резкий звук, который раздавался одновременно и внутри, и снаружи. Жар уменьшился, как и боль, и я просто… превратилась. Шерсть, которую привыкла видеть на руках, покрыла мое тело целиком. Я почувствовала, как удлинилось лицо: в поле зрения появился вытянутый нос, покрытый серебристой шерстью. Я высунула язык, пытаясь отдышаться. Когда я взглянула вниз, увидела бело-серые лапы.
– Твою мать… – голос Сойера, стоящего у меня за спиной, был словно наждачная бумага.