Днепр

На опухшей шее Архипа затянули веревку и безногое тело повесили на сбитой наскоро виселице. Виселицу прибили к плоту, который стоял в заводи. Потом вытащили клинья и оттолкнули плот на середину реки. Течение подхватило бревна и понесло вдоль берега. Архип покачивался на виселице, разгребая отяжелевшими руками воздух. Мертвыми, стеклянными глазами смотрел плотовщик в голубую даль. В тот вечер несколько лоцманов видели, как вода пронесла мимо Каменки страшный плот с виселицей. Смеркалось, когда плот наскочил на каменную гряду Кайдацкого порога. Виселица треснула, как щепка. Истерзанное тело Архипа застряло в узком проходе между скалами. Волны долго забавлялись им, наконец сильным ударом протолкнули, понесли дальше и через минуту выбросили на каменную гряду.

В эту ночь Ивга, завязав в платок свои пожитки, украдкой выбралась из усадьбы. Сбиваясь с шага на бег, она спешила по размытой тропке к Днепру. Все мысли ее устремились в будущее. Они опережали ее быстрые шаги. На берегу, среди прошлогоднего камыша, Ивга отыскала лодку. Живо прыгнула в нее, оттолкнулась от берега, и упругие перекаты днепровской волны завладели её судьбой. Ивга знала одно: где-то на этом опасном пути она непременно встретит Марка.

XVII

Приднепровье поднималось. Загудело, как. разбуженная первым апрельским ветерком пасека. Из городов и селений, с хуторов и железнодорожных станций группами и поодиночке выходили люди, разыскивали в лесах и по селам партизанские отряды, присоединялись к ним, строились в шеренги бойцов, чтобы стать на защиту молодой Советской Республики. А Республику окружали с юга и с запада враги. Иноземные захватчики хозяйничали в степных просторах с благословения Центральной рады, в то же время нащупывая возможность поддержать и Петлюру.

Двадцать третьего апреля 1918 года Рада ввела в действие договор с германским кайзером. Украина с этого момента обязалась уплатить Германии 60 миллионов пудов хлеба, 2 750 ООО пудов живого веса рогатого скота, 400 миллионов штук яиц, 8000 тонн марганцевой руды и неограниченное количество сахара, леса, конопли.

Поддерживаемый через польских панов американскими интервентами готовился выступить против народа бандит Симон Петлюра. Как стая волков, шныряли карательные отряды, сопровождаемые эмиссарами Центральной рады. Ежедневно с киевского вокзала паровозы тянули на запад десятки эшелонов, нагруженных до отказа крестьянским добром. Но Приднепровье вставало, терпению приходил конец.

С верховьев до самого Днепровского лимана поднималось славное поколение лоцманов, плотовщиков из Варваровки, Дубовки, Терпелихи, Каменки, матросов из Алешек и Калиберды. Вставали на помощь Харькову, Донбассу, Екатеринославу. Весною в Алешках появился Петро Чорногуз. Одетый в кожанку, в бескозырке набекрень, прошелся он по улицам села. Хотел посмотреть, что изменилось в Алешках. А через два дня, попрощавшись с Мокриной, Петро выехал из села с сотней матросов. Думали ребята пересидеть шторм в отцовских хатах. Петро зло высмеял их и, пристыдив, увел за собой.

Весна гуляла по Приднепровью. Вызеленила берега реки, оживила на диких полях поникший край. Над согретой солнцем землей поднимался пырей, помятый ветрами. За Днепровским лиманом, в садах Лоцманского хутора, набухали вишневые почки. Наливалась под деревьями сочная трава, прошлогодний желтый лист сухо шелестел от порывов ветра и хрустел под ногами, перемалываясь в пыль. Чистое небо голубело над хутором, как гигантский неоглядный колокол. На восток, пробуждая степь пронзительным криком, тянулись косяки перелетных птиц.

Сюда, на Лоцманский хутор, опоясанный с одной стороны Днепром, а с другой — лесами и степью, сюда, в бухту плотовщиков, лоцманов и матросов, привел Петро Чорногуз моряков. Но они пришли уже не первыми. В маленькой халупке, за грубо обтесанным столом, склонился над трехверсткой седоватый крепыш во френче. Его жесткие, с проседью, волосы казались серыми. Человек был в хате один. Он поднял глаза, взглянул в окно. Чисто выбритое лицо светилось широкой улыбкой, открывавшей крепкие, слегка пожелтевшие от табака зубы. Улыбка скоро растаяла, губы сомкнулись, и от этого лицо сразу приобрело строгое выражение, а глаза под нависшими густыми бровями стали холодны как лед.

Человек потер высокий, изборожденный морщинами лоб, погладил жестковатые, гладко зачесанные волосы и снова склонился над картой.

Его широкая грудь закрывала почти весь стол, из-под коротких рукавов зеленого френча выглядывали синие следы на запястьях. Заметив их, он обдернул рукава и отодвинул планшет. Несколько минут он сидел неподвижно. Брови сошлись над переносьем, между ними пролегли две глубокие складки.

Следы на руках напомнили прошлое. Но он не любил вспоминать о прошлом. Он был уверен, что воспоминания только мешают. К прошлому возврата нет.