Дон Жуан, или Жизнь Байрона

«МУЖ

Он должен обладать твердыми принципами Долга, которым надлежит управлять его сильными и возвышенными чувствами, подчиняя их голосу Разума.

Гениальность, на мой взгляд, необязательна, хотя и желательна, если она соединяется с тем, о чем я только что говорила.

Мне требуется характер, чуждый подозрительности и не склонный обнаруживать постоянно дурное настроение, а также большая ровность в привязанности ко мне, а не то бурное чувство, которое всякие ничтожные обстоятельства способны увеличить или уменьшить.

Я хочу, чтобы мой муж считал меня разумной советчицей, а не наставником, на которого он может слепо положиться.

Происхождение мне безразлично. Но считаю хорошее родство важным преимуществом.

Меня не интересует красота, но имеют значение манеры джентльмена, без которых, полагаю, вряд ли можно меня привлечь.

Я не войду в семью, у которой в роду есть сильная склонность к помешательству».

Леди Мельбурн, читая этот документ, наверно, пожимала плечами. Требовать от человека, которого можешь полюбить, «сухой рассудительности и холодной принципиальности» и не требовать от него «ни таланта, ни веселости, ни искренности, ни доброты» — казалось ей нелепым. Она упрекнула свою племянницу в том, что она ходит на ходулях, а не на ногах, как все люди. Аннабелла кротко возразила: «Вы ошибаетесь, думая, что я хочу обойтись без всяких сердечных чувств. Я считала, что они объединяются словом «возвышенные». Отнюдь не думая, что меня можно пленить сухой рассудочностью и холодной принципиальностью, я, напротив, всегда питала отвращение к людям подобного рода. После столь исчерпывающего объяснения вы, может быть, откинете мои ходули и согласитесь с тем, что я хожу всего только на цыпочках».

Она, вероятно, очень бы удивилась, если бы могла заглянуть по ту сторону сцены и прочесть, что написал Байрон на этой характеристике, которую ему показала леди Мельбурн: «Она, по-видимому, была избалована не так, как обычно бывают избалованы дети, а систематически; своего рода Кларисса Гарлоу с неудачной поправкой — уверенностью в собственной непогрешимости, которая приведет или сможет привести её к какой-нибудь замечательной ошибке… Она берется рассуждать и спорить со мной на метафизические темы. Ну серьезно, если она воображает, что мне доставляет удовольствие изучать Credo св. Афанасия, думаю, она ошибается. Я сейчас её не люблю, но совсем не могу предвидеть, что случится, если (как говорит Фальстаф) «июнь наступит чуточку пожарче»… серьезно восхищаюсь ею, как женщиной незаурядной, слишком только засоренной добродетелью».

Она бы еще больше удивилась, если бы узнала, что в то время, как завязалась эта переписка, Байрона больше всего на свете интересовало, решится или нет леди Фрэнсис Уэбстер изменить своему мужу.

* * *

Когда в начале августа 1814 года Байрон в Ньюстеде всерьез задумался над тем, что ему действительно следует жениться, он написал мисс Милбенк: «Я вас всегда любил — люблю — и буду любить — и так как это чувство не является собственно волевым актом, я ничем не могу себе помочь. Когда мы с вами встретились, я подумал: вот женщина, способная больше всех других составить счастье любого человека, не будь он безумец или закоренелый злодей, но в то же время мне сказали, что вы любите другого и, может быть, уже помолвлены. Было бы очень жестоко требовать от женщины, чтобы она объяснила причины своего нерасположения. Вы, наверно, полюбили бы меня, если бы смогли, но так как вы, по-видимому, не можете, я, не будучи фатом, не удивляюсь этому вполне естественному положению вещей».