Дорога в жизнь

— Красный… чего? — переспросил кто-то.

— Веддинг. Гриша, они не знают, что такое Веддинг!

Тут, видно, чаша не только нашего, но и Гришиного терпения переполнилась. Даже не взглянув на Таню, он легонько взял ее за плечо, словно прикрепляя к одному месту, — сиди, мол, смирно.

— Веддинг — это рабочий район Берлина, — заговорил он, снова мягко, без улыбки в глазах оглядывая ребят. — Вы ведь знаете, в Германии теперь стачки, аресты, расстрелы. А в Веддинге живут самые преданные делу революции люди — рабочие, коммунисты… Давайте споем им, — обратился он к своим, — а вы подхватывайте припев.

Видно, песня была хорошо знакома и любима — пионеры запели дружно. Белобрысый мальчуган сдвинул белые брови и энергично встряхивал головой в такт песне. Отлично пели обе девочки — у Тани оказало сильный и чистый альт, Женя легко и ясно брала самые высокие ноты.

Левой! Левой! Левой! Левой!
Гремят барабаны в поход!
Левой! Левой! Левой! Левой!
То красный Веддинг идет!

Мои, затихнув, вслушивались в простую суровую мелодию.

Красный Веддинг,
К бою! К победе!
Крепче сожмем кулаки!
Силы готовьте
К битвам последним,
Дни избавленья близки!
Блеском солнца раскаленным
Залит весь горизонт.
Выше знамя! В бой, колонны!
Рот фронт! Рот фронт! Рот фронт!

На второй раз мои робко, неуверенно стали подтягивать.

— Чай пить, — шепнул мне на ухо неслышно подошедший Саня.

Я и не заметил прежде, в какую минуту он исчез, но его ничто не заставило забыть об обязанностях хозяина и дежурного по столовой.

— Приглашай, — ответил я тоже шепотом.

— Пойдемте в столовую, напьетесь чаю на дорогу, — сказал Саня, выждав, пока затихнет последняя нота песни.

— Чаю так чаю, спасибо. А потом и домой! — ответил Гриша вставая.

Гости и мои вперемешку направились в столовую.

После чая, когда я со своими ребятами провожал пионеров на станцию, Гриша замедлил шаг, придержал меня осторожно за локоть. Мы немного отстали от ребят.

— Скажите, — негромко спросил он, — ваш детский дом как называется?

— Детский дом номер шестьдесят для трудных детей, — ответил я, глядя в его ясные глаза, из которых вдруг исчезла улыбка, уступив место смущению.

— Знаете ли… — Он поперхнулся, откашлялся. — Ведь произошла, так сказать, ошибка. Мы не туда попали. Не к вам, так сказать, ехали…

— Подарки… — начал я, внутренне холодея.

— Нет, нет, конечно! Подарки — это мы урегулируем… Но вообще, конечно, мы всё перепутали. Ну, ничего, это хорошо, что познакомились.

Он был и смущен, и растерян, и, видно, смешна казалась ему эта путаница. В глазах снова появилась привычная, сразу подкупившая меня смешинка. Он закусил губу и отер платком лоб.

— Ничего, это мы всё распутаем, — ободряюще заключил он, — вы не думайте… Мы приедем еще! — крикнул он уже с площадки вагона,

— Приедем! Ждите! — подхватили пионеры.

Они махали нам из окна — и придира Таня Воробьева, и ее худенькая подруга, и лопоухий паренек, и белобрысый мастер игры в баскетбол, и маленький барабанщик…

А мои махали руками в ответ и кричали весело, от души:

— Приезжайте! Ждем!

Было уже почти темно, когда мы вернулись домой. Я пропустил ребят вперед. Проходя по двору, я услышал голос Жукова:

— Не пойму я тебя — то ли ты человек, то ли неизвестно что. Сперва помог — без тебя проиграли бы с позором. А потом выскакиваешь: «Позабыт-позаброшен»!.. Назло, что ли?

— А ты человек? — насмешливо отозвался Репин.

И Александр Жуков ответил негромко, с силой:

— Будь уверен, я-то человек.

Я, не останавливаясь, прошел мимо, и через несколько шагов до меня донеслись новые голоса:

— Эх, жалко — не Жуков сегодня главный дежурный. Вот это было бы да!

— А чего я сделал не так? Чего было не так? — обиженно вскинулся Суржик.

— Виду не было! Понимаешь? Виду! Стоишь, рот разинул, глаза вылупил, на Семена Афанасьевича оглядываешься. Самостоятельности мало было, вот что!

24 Что такое свобода?

Как от камня, брошенного в воду, еще долго в нашей жизни шли круги от посещения ленинградских гостей. И не потому, что у нас прибавилось книг, появилось шестнадцать новых молотков, шесть ножовок и десять зубил, которые так добросовестно перечисляла Таня. И не потому, что среди игр, привезенных из Ленинграда, оказались не только шахматы, шашки и баскетбольные корзинки, но и пинг-понг — игра, которая медленным ядом отравила не одного, не двух ребят, а постепенно косила всех. Нет, не только в подарках было дело. Еще что-то привезли с собою наши нечаянные гости — и не одним ребятам, а и всем нам, воспитателям.