Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры

…Когда директор первых русских курсов стенографии профессор П.М. Ольхин, изучавший быстрое письмо за границей, предложил своей ученице поработать у писателя Достоевского, который занят новым романом, за 50 рублей (ожидалось семь печатных листов в два столбца большого формата, или десять обычных листов), девушка поспешила согласиться. «Имя Достоевского было знакомо мне с детства: он был любимым писателем моего отца. Я сама восхищалась его произведениями и плакала над “Записками из Мертвого дома”. Мысль не только познакомиться с талантливым писателем, но и помогать ему в его труде чрезвычайно меня взволновала и обрадовала. Ольхин передал мне небольшую, вчетверо сложенную бумажку, на которой было написано: “Столярный переулок, угол М. Мещанской, дом Алонкина, кв. № 13, спросить Достоевского”»¹².

По этому адресу и пошла в назначенный срок двадцатилетняя Анна Сниткина, успевшая к моменту знакомства с Достоевским закончить немецкое училище св. Анны для девочек и первую в России женскую Мариинскую гимназию, получив при выпуске большую серебряную медаль. По настоянию отца Анна стала изучать стенографию – добрый Григорий Иванович искренне считал, что благодаря стенографии дочь найдет свое счастье.

Точно в соответствии с воспоминаниями Анны Григорьевны Достоевской придет к дому Алонкина и позвонит в дверной колокольчик исполнительница ее роли молодая актриса Евгения Симонова. Ее Анна – скромная миловидная девица, единственная ученица, которой профессор Ольхин смог доверить ответственный литературный заказ, отправляется на работу с радостным волнением, ибо чувствует, что выходит на новую дорогу и сможет содержать себя своим трудом. «Идея независимости для меня, девушки шестидесятых годов, была самою дорогою идеей»¹³.

Но прежде чем служанка открыла девушке дверь и хозяин пригласил гостью в кабинет, фильм разбавил сюжет со стенографисткой (стенографкой, как говорили тогда) эпизодом из его прежней, но еще не забытой жизни. Достоевский приедет к той, с которой уже как будто и расстался, но которую не мог забыть, – к Аполлинарии Сусловой (Эва Шикульска).

Конечно, биографический кинематограф давно отстоял право сгущать события, менять места действия, сплющивать время, выносить реальные эпизоды за рамки действительно происшедшего. И все же такие «деформации» имеют смысл тогда, когда не искажают картину реальности. То тяжелое объяснение между Достоевским и Сусловой, которое показано в картине, происходило не в Петербурге и не в России (как видим здесь), а в Париже, когда Ф.М. приехал к ней «немножко поздно», ибо она уже не ждала его, полюбив испанского студента-медика. И происходило это не в 1866-м, перед встречей со стенографкой, а тремя годами раньше, в августе 1863-го. Фраза, которую Аполлинария произносит, едва только Достоевский вошел к ней в комнату, не сняв теплое пальто, – «Все изменилось в несколько дней. Я отдала свое сердце по первому призыву, без борьбы, без надежды, что меня любят», – взята из ее знаменитого дневника «Годы близости с Достоевским»¹⁴ и датирована именно августом 1863-го.

Горестно взволнованный, не сдерживая рыданий, Достоевский отвечает ей: «Я потерял тебя… Но никогда ты не найдешь другого сердца, как мое… Это должно было случиться, что ты полюбишь другого. Я это знал. Ведь ты по ошибке полюбила меня…»¹⁵.

Солоницын играет потерю любимой женщины искренне и проникновенно, но продолжение диалога сконструировано неловко, если не сказать нелепо:

«– А ведь и ты, Федя, счастлив не будешь!

– Отчего?

– Будто сам не знаешь! Оттого, что ты своими и чужими страданиями будто конфетами лакомишься.

– Я одинок, как камень отброшенный. Видно суждено мне судьбой всех, кого я люблю, мучить и страдать».

Аполлинария Суслова в исполнении польской актрисы будто не помнит чувства благодарности к Достоевскому, которое она испытала, когда брошенная Сальвадором К., ее испанским любовником, искала и находила сочувствие, нежность и ласку у Ф.М., и поехала с ним, «другом и братом», в путешествие по Италии. В сентябре 1863-го она записывала в дневнике: «На меня опять нежность к Ф[едору] Михайловичу]. Я как-то упрекала его, а потом почувствовала, что неправа, мне хотелось загладить эту вину, я стала нежна с ним. Он отозвался с такой радостью, что это меня тронуло, и стала вдвое нежнее»¹⁶. В конце путешествия, как запишет Аполлинария, уже вернувшись в октябре 1863-го в Париж, «я была с ним почти как прежде и расставаться с ним мне было жаль»¹⁷.