Драмы и комедии

Г у д о в и ч. Так этим я вам обязан?

М и г у ц к и й. Только мне.

Г у д о в и ч (иронически). Душевно благодарен. Но при чем тут молочница?

М и г у ц к и й. А вот мы сейчас выясним, при чем тут она. (Зовет.) Марфа Петровна!

Входит  М а р ф а  П е т р о в н а.

Эта приходила с письмом?

М а р ф а  П е т р о в н а. Эта, эта самая.

М и г у ц к и й. Сбегайте в полицию, скажите, что я ее задержал. Пускай придут, заберут.

М а р ф а  П е т р о в н а (раскрыла рот от удивления). В немецкую полицию?

М и г у ц к и й. А в какую же еще?

М а р ф а  П е т р о в н а. Ну, ладно… Сейчас сбегаю. (Выходит.)

М и г у ц к и й. Что же нам делать, Павел Андреевич?

Г у д о в и ч. Вы-то знаете, что вам делать.

Б р о н я. Павел Андреевич ее не звал. Она сама привязалась.

М и г у ц к и й. В таких случаях нужно заявить. Вон объявления…

Б р о н я. Да она только что пришла.

М и г у ц к и й. Жаль мне вас, Павел Андреевич. В неприятную историю вы влипли.

Г у д о в и ч. Не нужны мне ваши сожаления.

М и г у ц к и й. Мне жаль, что пропадает творческий работник. Связавшись с агентами Москвы, вы изменили белорусскому делу. (Показывает на Юлю.) Она — причина всех бедствий. Если бы не ей подобные, белорусский народ спокойно жил бы под покровительством великой Германии.

Г у д о в и ч. Ваша «великая Германия» оказывает покровительство только таким большим подлецам, как вы, которые готовы продать ей свой народ.

М и г у ц к и й. Напрасно вы так. Как бы не пришлось раскаяться.

Б р о н я. Простите старика, Анатолий Захарович. Он упрямый и норовистый, но ничего дурного не делает.

М и г у ц к и й. Как я могу прощать? Не я буду разбирать это.

Б р о н я. Вы, если захотите, можете его спасти.

М и г у ц к и й. Конечно, я мог бы, например, сказать, что это не я послал за полицией, а он сам, — и все. Больше ничего не нужно. Но мне пришлось бы покривить душой. А ради чего? На это я мог бы пойти только ради белорусского дела: если бы, скажем, Павел Андреевич дал слово, что он будет с нами сотрудничать.

Г у д о в и ч. Какое вы имеете право называть белорусским делом подлое предательство? Белорусское дело — это то, что делает белорусский народ, а не его палачи.

М и г у ц к и й. Вот, слышите! Как ты его вызволишь, если он сам в петлю лезет?

Б р о н я. Это он в запальчивости, не знает, что говорит. Дайте ему одуматься, все взвесить, и он будет с вами. Да вы присядьте, Анатолий Захарович.

М и г у ц к и й. Не беспокойтесь. (Смотрит на часы.) Сейчас должны прийти.

Б р о н я (приносит стул). Садитесь. Что ж вам стоять, как на часах. Никуда она не денется.

М и г у ц к и й. Благодарю. (Не сводя глаз и револьвера с Юли, медленно опускается на стул.)

Броня рывком выхватывает стул и толкает Мигуцкого в грудь, тот падает. Броня обеими руками схватила правую руку Мигуцкого и прижала ее к полу.

Б р о н я (кричит). Бегите через окно!

Юля вонзила финку в грудь Мигуцкому, тот упал и выпустил револьвер. Броня и Юля оказываются друг против друга.

Ю л я. Спасибо.

Б р о н я. Прости, что обидела.

Отворяются двери, и на пороге показывается  М а р ф а  П е т р о в н а. Юля хватает револьвер Мигуцкого и наводит на дверь, ожидая полицию.

М а р ф а  П е т р о в н а. Не бойтесь! Я не была в полиции. Уходите скорей!

Ю л я. Пошли, Павел Андреевич!

М а р ф а  П е т р о в н а. А я ничего знать не знаю, ведать не ведаю.

Ю л я, Г у д о в и ч  и  Б р о н я  уходят.

(Проходя мимо трупа Мигуцкого.) А, ирод! Обдурить хотел. Приятелем прикидывался! (Выходит.)

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Поздняя осень. Вечереет. Лесная полянка. Где-то неподалеку то начинает гудеть, то снова смолкает мотор самолета. Через полянку проносят раненых, очевидно для погрузки на самолет. Видны добротно построенные партизанские землянки. Из леса доносится многоголосая песня.

Песня приближается.