Дражайший плут

Но Феба знала: вовсе не гнев он сейчас испытывает, — поэтому ответила смело, точно падшая девица из Ковент-Гардена:

— Конечно, знаю — как не знать.

Он фыркнул — наверное, это означало смех.

— Они идеальной формы, аппетитные, с темно-розовыми сосками, которые встают торчком каждый раз, когда я на них смотрю, вроде как жаждут моего внимания, моих рук и губ. Вот как сейчас.

Она едва сдержала стон, а он взял в ладони ее груди, не касаясь сосков.

— Вы этого хотите, Феба? Чтобы я целовал их до тех пор, пока вы не закричите?

О господи!..

— Д-да, — даже не выдавила она, а скорее пропищала, но ей было все равно, потому что он сделал именно то, о чем говорил: нагнулся к ее груди и взял сосок жаждущими горячими губами — прямо через тонкую ткань сорочки.

Ощущение было ошеломительным — никогда не испытывала она ничего подобного! Томительная сладость сокрушала ее, едва не причиняя боль. Она хватала ртом воздух, и Джеймс обнял ее, не давая упасть, хотя сам же и сводил с ума: покусывал, посасывал, втягивал в рот. Поласкав одну грудь, он прильнул к другой, уделяя ей не меньше внимания. Перед ее сорочки намок, да еще ветер облепил ткань на сосках, вынуждая ее прижиматься к нему сильнее.

Джеймс потянул ленту, удерживавшую сорочку, и, развязав узел, стянул ее вниз, обнажив груди. Теперь она была голая по пояс.

— Какая сладкая, — прошептал Джеймс, проложив дорожку поцелуев у нее между грудями, совсем не там, где ей бы хотелось. — И какая красивая.

Похоже, он решил свести ее с ума!

— Умоляю! — воскликнула Феба — возможно, слишком требовательно, благовоспитанной леди так не пристало. — Джеймс!

— Что такое, миледи? — спросил он невинным тоном, словно не понимал, о чем речь. — Что не так?

— Вы знаете.

Он погладил пальцами контуры грудей, избегая прикасаться к соскам.

— Вот этого вы хотите?

— Н-нет, не только! — в нетерпении воскликнула Феба.

— Да? — прошептал Джеймс ей на ухо, и от его жаркого дыхания ее бросило в дрожь. — Скажите же мне, Феба! Скажите, чего вы от меня ждете?

— О-о, прошу вас, — простонала она. — Пожалуйста, дотроньтесь до меня!

— Как? Скажите как. — Он уже не просил — приказывал.

— Губами, — прошептала Феба. — Поцелуйте мои соски.

Джеймса не нужно было уговаривать: он тут же повиновался, захватив сосок в жаркую глубину своего рта. Насколько лучше стало сейчас, когда не мешала сорочка! Его язык прикасался к обнаженной коже, дразнил, возбуждал, отчего она не в силах усидеть на месте, принялась беспокойно ерзать.

— Какие они красивые, — шептал Джеймс, — и какие чувствительные, влажные от моих поцелуев. Я мог бы целый день предаваться этому занятию. Держать вас в объятиях и целовать ваши груди.

Она выгнула спину дугой, предлагая ему себя, и услышала, как он вполголоса выругался: ведь это он дразнил и соблазнял ее! Значит, не так уж он владеет собой, как пытается ей показать.

При этой мысли Феба улыбнулась, загадочно и лукаво, и тоже дала волю рукам: обхватив его голову, принялась перебирать опять волосы, — а он тем временем опять занялся ноющими сосками. Она ухватилась за его рубашку в безмолвной просьбе, и он ее понял: через мгновение его грудь тоже была обнажена. Какую радость доставило ей его обнаженное тело! Феба положила ладони ему на грудь, медленными круговыми движениями добралась до сильной шеи, потом спустилась к тугим мускулистым плечам и вернулась к поросшей волосами груди, которую так любила гладить. Она упивалась гладкостью и упругостью его кожи, трогала соски, дразнила большими пальцами.

А его язык продолжал творить чудеса с ее сосками. Неожиданно Феба подумала, не повторить ли ей его движения. Понравится ли это ему так, как нравится ей? Ее голова невольно клонилась назад, открывая шею, — пусть видит, как она беззащитна перед ним, перед его силой и обаянием, его чарами, увлекающими в грехопадение.

— Джеймс, — простонала Феба, обнимая его за талию и привлекая к себе. — Я хочу… хочу…

— Чего именно? Скажите, и любое ваше желание будет исполнено.

— Снимите все это! — храбро приказала Феба, дергая его за брюки. — Позвольте почувствовать вас целиком.

Ей должно было бы быть стыдно за такое распутство: требовать от мужчины раздеться догола, чтобы насладиться его телом, — но… не было даже намека на стыд. Пусть он только позволит — она готова общупать его с головы до пят, узнать наконец, что такое мужчина…

Джеймс отодвинулся от нее, и она пожалела — боже, в который уже раз! — что не может наблюдать за его действиями: как расстегивает брюки и стягивает с бедер, как выглядит в этих нижних штанишках (или как они называются?) в обтяжку, а потом и без них…

Она могла бы отдать свою правую руку, лишь бы увидеть Джеймса Тревельона обнаженным, при свете солнца! Хотя бы одним глазком, на единый миг, который она могла бы лелеять в памяти всю оставшуюся жизнь.

Но увы, это невозможно… Поэтому, когда Джеймс вернулся к ней — с теплой гладкой кожей, запахом моря и неба, ароматом бергамота и сандала — ей пришлось призвать на помощь всю свою волю, чтобы не вцепиться в него жаждущими руками.