Дурдом - это мы(СИ)

Роза Марковна вечером в пятницу поссорилась с Толиком, а в субботу вечером заболела. Все ссоры между ними затевала она. "Я даю ему возможность легко бросить меня", -- говорила она себе. " -- "Ведь это ужасно, если я ему опротивею, а он не сможет порвать".

На самом деле, Толя был добросердечен и не мог причинить другому боль, разве что нечаянно. Но Роза, конечно, почувствовала бы его отчуждение и сама бы отошла вовремя. Это была её природа -- сделать муху из слона и наоборот, наговорить колкостей, высмеять и себя же выставить оскорбленной -- тут ей не было равных.

Вечером в субботу она позвонила Вике. Сморкаясь и покашливая, она объявила, что берет бюллетень с понедельника: "Посижу дома. Если нужно будет, наверно, к пятнице смогу выйти".

"Посплю по утрам и закончу платье", - думала она. Роза шила себе и вязала, умела плести макраме и так далее, короче, было чем заняться. А в последнее время она задумала себе "маленькое чёрное пальте" по Диору.

-- Представляешь, узкое, с узкими рукавами, и вот здесь разрез, - объясняла она Анатолю.

-- Но почему чёрное? Ты хоронить кого-то собралась? Тебе чёрное не идёт, -- это был последний аргумент.

-- Черное собирает свет, фигура получается отточенная, понятно? С моими ногами, на тонком каблуке, представляешь?

-- Ненавижу чёрное. Мерзость.

-- Ты ничего не соображаешь. Тамиллу учи! -- Слово за слово -- и Розка закричала: -- Видеть тебя не хочу, пошёл к чёрту!

Толик встал, положил Розкину кошку, которую всю ссору держал на руках, и ушёл из Розкиного дома, как оказалось, навсегда.

Ах, если бы знать заранее!

В понедельник Анатолий почувствовал себя совсем разбитым. Болела грудь, болело сердце, левая рука, голова. "Заразился от Розы", -- думал он. Не дождавшись конца рабочего дня, он решил уйти.

-- Так паршиво себя чувствую, пойду домой, лягу.

-- Зайди сюда, старик, я тебе медицинскую помощь окажу, -- пригласил его случайно подвернувшийся Рауф, врач из второго мужского. Он остался в отделении один, его коллега Семен Семенович ушёл в отпуск. Раскрыв белый шкафчик для одежды, где висела на плечиках его рубашка, он достал снизу завернутую в газету бутылку, развернул её.

-- Армянский? Откуда? -- вяло удивился Толик.

-- Подарили добрые люди. Из-за кордона, контрабанда. Сколько я коньяка ни пил, и Камю, и Наполеон, всякий там грузинский, молдавский, и наш, конечно, а самый лучший все-таки армянский.

-- Он легкий, испаряется прямо во рту, -- согласился Толик.

-- Аромат убийственный. Извини, брат, что в пластмассе даю, другой посуды нет. Вот, хочешь, в чашку плесну.

-- Да нет, давай так. Устал я, Рауф, одна нервотрёпка кругом.

Приятно переговариваясь, они выпили по пластмассовой мензурке коньяка, затем по другой.

-- Ну как, легче стало?

-- На самом деле, отпустило как будто.

-- Вот видишь. Иди домой, прими аспирин -- и на боковую. Утром выздоровеешь.

У ворот Анатоля встретил Махмуд Алиевич.

-- Ты что, Толик, скучный такой?

-- Заболел я, Махмуд. Голова болит, вся левая сторона, аж рука онемела.

Махмуд принюхался.

-- Ты уже полечился немножко, я вижу. Иди, прими аспирин и побольше жидкости.

-- А в отделении сказали, в горячую ванну.

-- Кайф. Смотри, не утони только в нетрезвом виде.

Часов в пять главврачу позвонила Тамилла, дрожащим голоском сказала: "Ахмед Агаевич, Толик умер". Сквозь плач она рассказала: пришел домой, велел набрать ванну погорячее, разделся и лёг в неё. А когда она заглянула через полчаса, он был весь уже синий. Вызвали его двоюродного брата, Тамиллиных родных, сообщили в Дербент, где жили другие родственники.

Утром Виктория Леопольдовна совещалась с Гюльнарой Самедовной: -- Надо Розу как-то подготовить.

-- Как ей сказать? Вот ведь никто не ожидал. Как у брата моего. Это инфаркт, Вика.

-- Какой дурак сказал ему ванну принять? Он себя этим угробил.

-- А сколько ему лет?

-- Сорок один, кажется.

-- Самый опасный инфарктный возраст для мужчин. Брату сорока не было.

-- Бегал, метался на два фронта, и в больнице Ахмед всё на него спихнул --Фигаро здесь, Фигаро там.

-- И не курил.

-- Зато нервотрёпка. Сердце не выдержало.

-- А Розке сколько?

-- Пятьдесят четыре. Гюля, я не могу с ней об этом разговаривать. Позвони ей сама.

Гюля набрала номер.

-- Это ты, Розочка. Ну как ты, когда придёшь.

-- Спасибо, Гюля. Может, послезавтра или в пятницу. Как в больнице дела?

-- Да ничего, Роза.

-- У тебя тоже насморк, что ли?

-- Да, Роза, да. -- Гюля уже плакала. Закрыв рукой трубку, она повернулась к Вике:

-- Не могу я. Сама скажи.

Вика схватила трубку:

-- Здравствуй, Роза. Скоро собираешься выйти?

-- Соскучились уже? Если попросите хорошо, организуете встречу по протоколу...

-- Подожди, Роза, у нас несчастье...

-- Знаю, знаю. Во сне видела -- дорогому шефу на лысину туалет протек.

Вика дала отбой.

-- Чёрт с ней. Потом позвоним, когда подготовимся.

Роза забеспокоилась.

-- Умер, что ли, кто. Вдруг Вера? И от Толечки давно ничего нет. Знает ведь, что болею. Мог бы давно зайти.