Двадцать два дня, или Половина жизни

Некоторые воспоминания подобны дождевым червям: чем сильнее ты стараешься их вытянуть, тем сильнее они ускользают (сильнее? Нет! С большим упрямством, с большим постоянством, с большей высокомерной насмешливостью), стоит промешкать мгновения, и они исчезли (на ближайшее время, на определенное время, навсегда и безвозвратно). Быть может, это момент переключения с кратковременной памяти на долговременную; является ли на самом деле это «ускользание» «испарением», «растворением», «исчезновением» некоего химического вещества, как это утверждают физиологи? Это вообще удивительно — как часто язык кратко и точно выражал определенное явление задолго до того, как оно стало достоянием науки. «Я тебя на дух не переношу» — это значительное физиологическое открытие, и язык его сделал задолго до науки.

Нельзя ли построить на этом эвристический метод: подойти к определенному выражению дословно и буквально, и дословно и буквально выполнить то, что заключено в нем, или построить теорию на выражениях, понимаемых дословно и буквально? Таков, например, метод Тиля Уленшпигеля и отчасти метод бравого солдата Швейка.

Высвобождение определенных воспоминаний — они замкнуты в своего рода сейфе, к которому, по-видимому, подходит только один ключ (определенное слово, запах, звук, жест или что-то в этом роде; когда читаешь запись прежних сновидений, весь сон мгновенно вспоминается, едва доходишь до какого-то определенного слова). Число таких сейфов и их содержимое человеку неизвестно. Можно ли утверждать, что они относятся «к твоей жизни»? По-видимому, да: если «твоя жизнь» — сумма всего, что ты пережил, — а чем же иным она может быть? — тогда, значит, эти воспоминания относятся к твоей жизни. Однако: если ты обладаешь чем-то, о существовании чего ты и понятия не имеешь, — например, в некоем трансильванском замке тебе кем-то оставлено наследство в дукатах, — разве можешь ты сказать: они принадлежат мне?

Иногда мне чудится во сне, что я совершил убийство.

Но, может быть, я действительно совершил его и просто больше не помню об этом?

Соли, определенные алкалоиды, определенные химические вещества могли бы высвобождать воспоминания. Значит, несколько кристалликов — это то, что ты есть и о чем ты не знаешь, что оно и есть ты… Разумеется, ключ к сейфу — еще не содержимое сейфа, но ведь без ключа не будет и содержимого…

Отправиться в путешествие в недоступную страну воспоминаний — в подлинный Тибет — можно ли решиться на это? Во сне я уже заглядываю за эту черту. Хочу ли я?

Становится ли твоя собственная жизнь тем более знакомой тебе, чем больше ты над ней думаешь? («Знакомой» — странно, словно ты знакомишься с чем-то чужим. «Осознанной»? Не менее странно. Получается, что самое существенное в жизни — неосознанное.) Не становится ли она во все возрастающей степени… Какой же она становится: более загадочной, неопределенной, немотивированной, необъяснимой, не поддающейся объяснению, неосязаемой, неощутимой, непостижимой, нелогичной, алогичной? Или логичной, чуждой, отчужденной, отчуждающей, непонятной, недоступной, изумляющей, поразительной? Или бесспорной, самоочевидной, вынужденной, проблематичной, беспроблемной, прямолинейной, извилистой, не поддающейся фиксации? Или всем этим сразу? Или чем-то одним? Или ничем? Или чем-то Другим?

И процесс ли это затемнения или прояснения? И не может ли быть так, что нечто становится тем темнее, чем больше оно проясняется, ибо именно благодаря прояснению обретает столько аспектов, что в них невозможно разобраться.

Не может ли оказаться, что некоторые притчи Кафки, например о подступах к закону, являются притчами для воспоминаний?

Ты стоишь сам перед собой, а может быть, тот, Другой, кем ты был когда-то, вообще чужд тебе и ты никогда не был им? Или ты и сегодня остаешься этим Другим? Или ты сегодня воплощаешь в себе сразу обоих? Или воплощал их всегда? Живое противоречие.

Шторы напротив закрыты: black box[123].

1.11

Господи, завтра мое выступление. Я раскрываю новый рассказ, который заботливо приготовил заранее, и, уже проглядывая первую страницу, чувствую такое отвращение, что не могу заставить себя читать дальше… Слова скачут, а не плавно следуют одно за другим, а эта богемская обходительность и неторопливость, эта пыхтящая обстоятельность, а главное — игривость, которую я так ненавижу и которая теперь ухмыляется с каждой страницы и дразнит меня.

Так мило, по-судетски, так забавно, так славненько. Так и хочется воскликнуть: «Ах-ах!»

В богемском диалекте диминутив (уменьшительная форма) образуется окончанием даже не «el», а «l»: Hausl, Glasl, Gartl, Steinl, Krautl, Mädl, Wiesl, Bachl, Briefl, Bluml (домишечко, стеклишечко, садочек, камушечек, травушечка, девочечка, лужочек, ручеечечек, письмишечко, цветочечек). Вот именно: диминутивчик. Такие уменьшительные у меня нигде не встречаются, но весь рассказ пропитан ими.

Лапшичка.

Супчик с лапшичечкой.

Лукачские бани — не помогают, горы — не помогают, букинисты — не помогают, ничего не помогает.