Двое в новом городе

Поведение Герганы восхитило меня, но я решил все же не забывать и об осторожности. В конце концов сейчас ко всем относятся по-иному: мягко и демократично. Так и должно быть. Однажды, вернувшись из рейса, я сказал Иванчеву:

— Знаешь, надо бы нам пореже встречаться, а то еще пойдут разговоры, будто мы используем помещение автобазы для пьянок. Мы-то, конечно, не пьяницы, да ведь на всякий роток не накинешь платок.

— Что это, и ты с чужого голоса запел? — сердито спросил он.

— Наш с тобой голос, товарищ Иванчев, очень многим слышен. В самом деле, зарвались мы. Хватит, надо подать пример другим.

Иванчев долго молчал, потом отпихнул корзину с «ампулами», сказал:

— Что было, то было!

Какой именно он вложил в это смысл, я не уловил. Только почувствовал, что он рассердился: явно воспринял мое предположение, как обвинение в том, что это он толкнул меня в бездну порока. Я за последнее время начал спиваться, а он, дескать, виноват. Так, в общем, получалось. А у меня и в мыслях не было обвинять его. Наши выпивки были всего-навсего летним развлечением, как это зафиксировала позднее на своих скрижалях Гергана.

Так или иначе, но мы с Иванчевым гораздо реже стали встречаться после работы. Как-то он мне припомнил тот наш разговор:

— Из-за какой-то юбки ты меня обвинил в пьянстве. Но ты не прав.

— Из-за какой юбки?

— Сам знаешь.

— Нет, не знаю. Ты кого имеешь в виду — Гергану или Виолету?

— Обеих.

— Обидеть хочешь?

— Ну, тогда выбирай любую.

Я и в самом деле рассердился. А чтобы выяснить отношения, мы отправились в забегаловку. И выяснили — он имел в виду Виолету. Он даже шептал мне на ухо, чтобы я от нее не отступался.

— Она порядком запуталась, а вообще славная… Ну, что поделаешь, бывает, браток! С каждым может случиться…

Из этих слов можно было заключить, что он меня подозревает в чем-то дурном по отношению к Виолете. Я начал его разубеждать. Он напустил на себя серьезный вид:

— Чего кипятишься? Где вода текла, там и будет течь.

Это меня совсем взбесило. Не будь мы такими друзьями, рассорились бы на веки вечные. Мы крепко повздорили, но в конце концов, как водится между друзьями, помирились.

Это произошло в то время, когда я все еще ждал, что Виолета даст мне о себе знать. А она молчала. Не появлялась на автобазе даже для того, чтобы сменить книги. В мастерской вот уже два месяца валялись какие-то романы для школьного возраста. Приходилось с их помощью заниматься самообразованием. Тем не менее я предчувствовал, что Виолета скоро появится.

…Я по-прежнему работал вовсю. Удвоил старание. Иванчев как-то на собрании упомянул об этом, посоветовал брать с меня пример. И никто не возразил. Никто не укорил меня в пристрастии к рюмочке. Может, потому, что все грешат этим, когда им радостно. И мне тоже радостно, особенно с тех пор, как стало ясно, что Виолета не собирается бежать из нашего города. Да и куда ей бежать? Лучшего места не найти. Это ведь мы построили город, поработали тут киркой и лопатой. Чую, пустила она уже здесь корни. Знаю, скоро появится на моем горизонте, как тогда, когда прислала в подарок коробку конфет.

В одно из воскресений, вскоре после торжеств по случаю Девятого сентября, я, к своему великому удивлению, получил по почте открытку с видом нашего города. Изображен был городской центр с новым «зеленым массивом», памятником строителю и деревянными скамьями около него; на них сидели туристы, приехавшие полюбоваться новым городом. Все это мне было отлично знакомо и без открытки. Почему она прислала именно это изображение «зеленого массива»? На обороте было написано мелким, но четким почерком: «Мне нужно срочно поговорить с тобой по очень важному делу». Указывались день и час нашей встречи. Она должна была состояться незамедлительно. Я знаю ее привычку все и всегда преувеличивать, но на этот раз по-настоящему испугался. Зачем это я ей понадобился? Что случилось? Впрочем, раздумывать и волноваться времени уже не было. Я сунул открытку в карман и начал собираться на свидание.

День был воскресный, поэтому я решил заняться своей внешностью, как учила меня в свое время Виолета. Прежде всего побрился у крана во дворе. Лачка не спускал с меня глаз, но я не обращал на него внимания. После того как я ему в ту памятную ночь отвесил оплеуху, он держался прилично. Явно проникся ко мне уважением и не лез с дотошными расспросами. На этот раз я решил не мучить его и сам сказал, что иду в гости к знакомой. Он напустил на себя вид, будто вовсе его не интересует, кто она, эта моя знакомая. Только притворство его было настолько явным, что ничего, кроме презрения к нему, вызвать не могло. Вопрос, который, я видел, так и вертелся у Лачки на языке, задала его жена:

— А что же это за знакомая?

Лачка тут же ее оборвал:

— Не суй нос куда не следует! Иди-ка лучше спать. Нечего лезть в чужие дела.

Очевидно, он намекал на ее болезнь, потому что дело происходило утром — время для сна явно неподходящее. Понурив голову, она покорно ушла в пристройку — постоянное свое обиталище.