Двое в океане

— Пока нельзя! — строго повторил Золотцев. — Но Орест Викентьевич уже бывал в Риме, даже там жил. А Доброхотова никогда. И очень просится. Отказать трудно — ветеран и в партии, и в науке. Если пригласить академика — Доброхотова обидится. А не приведи господь вступать в конфликт с заслуженной женщиной! Шуму не оберешься! Но если взять Доброхотову — неудобно перед академиком. И потом, только представить ее в этой поездке! На Рим не придется смотреть, всю дорогу будем слушать счастливые воспоминания о днях минувших на широтах Мирового океана…

— Ну и на ком же вы остановились?

— Принял Соломоново решение. Зашел к Солюсу и все ему рассказал начистоту! И он, как мудрый, воспитанный человек, сам отказался. В пользу Доброхотовой.

— Должно быть, старик надеялся.

— Конечно! И наверняка огорчился. Даже лицом померк. Но ни слова не сказал.

— Вчера он так рассказывал об Италии! Как о родной земле, — вздохнул Смолин. — Значит, поедет Доброхотова?

Золотцев снял очки, подержал их в руке.

— Нет! Место это останется свободным. Чтоб никому не было обидно. Ей скажу, что разрешение получено всего на пятерых. Вы меня поняли, Константин Юрьевич?

Смолин почувствовал на себе выразительный взгляд начальника экспедиции — его делали соучастником лжи.

— Понял! — выдавил с неохотой.

— Вот и ладненько! Ведь в конце концов всегда можно найти выход. — Золотцев сразу же оживился, словно почувствовал, что сбросил с себя груз ответственности, но тут же снова нахмурился:

— Конечно, надо бы взять с собой Чуваева…

— А Чуваев-то при чем? — удивился Смолин.

— При том, голубчик мой! При том! — Но пояснять свою мысль не захотел.

Выходя от шефа, Смолин почему-то не чувствовал радости от предстоящей поездки в Вечный город. Стоило бы пойти в каюту, поработать немного перед сном. Поработать не хотелось, и он поднялся на палубу.

Бухта поблескивала огнями, со стороны моря медленно вошел в нее очередной, похожий на длинную коробку паром с Сицилии, и в облик вечернего города добавил еще света своими многочисленными иллюминаторами, прожекторами по бортам и празднично разноцветными гирляндами лампочек на палубах.

Справа голубовато светилась рекламами набережная, у подножия зданий гостиниц, универсальных магазинов, банков красными и желтыми искорками прочерчивали полумрак сигнальные фонари автомашин. Чужая жизнь, чужой мир…

Скоростная многорядовая дорога вела их машины в Рим. Кавалькада состояла из двух новеньких, с иголочки, поблескивающих свежим лаком «фиатов». В первом, кроме Смолина, были капитан и Ясневич, во втором Лукина, Золотцев и приехавшая за ними из Рима молодая итальянка Мария, говорящая по-русски. Она представляла фирму, которая должна была провести переговоры с руководством экспедиции о возможности новых совместных исследований в Тирренском море.

Был солнечный день, был отличный, без выбоин, асфальт, была отличная скоростная машина, веселый шофер — итальянец, который ни по-каковски, кроме итальянского, не говорил, но всю дорогу с темпераментом южанина размахивал руками, при этом опасно отрывая их от баранки руля бешено мчащейся машины, и непрестанно что-то объяснял, шутил, вероятно, весело и остроумно, потому что сам заливался смехом. И была за бортами машины Италия, страна, которую Смолин видел впервые.

Дорога мягко перепрыгнула через невысокий прибрежный хребет и прильнула к груди просторной равнины, на которой простиралась чистая, ухоженная, неброско красивая и приветливая страна. Аккуратные лесочки, аккуратные, со строгими швами межей небольшие поля, светлостенные деревушки с домиками под красными шапочками черепичных крыш, с длинными балконами и широкими верандами, с окнами, на которых, как опущенные морщинистые веки, лежали ребристые деревянные жалюзи. Невысокие, похожие на зонтики, насыщенные духовитым солнцем нежно-зеленые пинии — средиземноморские сосны, — рослые эвкалипты, ровно расставленные вдоль дороги, создавали доброе путевое настроение — казалось, они ведут тебя к ясным, добрым целям, которые в конце пути.

— Хорошо им! Баловни природы! — вдруг произнес Бунич с оттенком неприязни. — Даже зимой зелено и тепло. А мы пять месяцев в году без травинки, без тепла — снег, дожди, слякоть… На каждый сезон своя одежка, да не одна, в зависимости от каприза погоды. Дешевле им жить. На одежду куда меньше тратятся, чем мы, не говоря уж о топливе…

Произнеся эту непривычно длинную тираду, Бунич снова примолк. Выходит, открывающийся за окнами элегический пейзаж у каждого вызывает свои ассоциации.

Все чаще стали встречаться городки, наступавшие своими окраинами на рощи и поля, погустело движение на дороге — приближались к Риму.

— И война по их земле прошла легонько. Все их древности и современности пощадила. Не то что у нас, — через четверть часа снова подал голос Бунич.

Смолин покосился на сидящего рядом с ним капитана. Интересно, сколько ему лет? По внешнему виду вполне мог быть участником войны. И она, такая вроде бы уже далекая, не дает ему забыть о себе.