Дворец Посейдона

Постепенно он пришел в себя, и ему показалось, что он очнулся после долгого сна. Перед ним, прямо в грязной дождевой луже, кто-то стоял. Вначале он увидел рваные ботинки и мокрые заляпанные грязью брюки, затем поднял глаза и узнал Вахо. Подняв воротник пальто и скрестив на груди руки, он что-то бормотал. Адаму показалось, что он видит его впервые — небритый, красные воспаленные веки без ресниц, с печально обвисших усов стекают капли дождя, поверх рубахи в красную полоску — запятнанный, засаленный галстук.

— Не обижайся, братец, — шамкал он, — что мне было делать? Я ведь бродяга. Птичка! Я всего боюсь.

— Чего? — спросил его Адам. Он совершенно не сердился на этого человека.

— Да всего, не знаю…

Вдруг глаза его заблестели:

— Хочешь, сыграем в бильярд, на пари. Дам тебе фору, повеселишься!

— Уходи, — сказал ему Адам, — убирайся отсюда.

— Куда мне идти, куда? — заныл опять Вахо. — Собака я, что ли? А хочешь, залаю? — И он в самом деле залаял: гав-гав-гав!

Кафе, снежная баба. Аккордеонист. Заира. Папуна. Хулиганы. Заза решает ехать в Москву

Едва проснувшись, Заза подошел к окну и отодвинул занавеску: снег больше не шел!

Мальчишки со школьными сумками шумно бежали по подъему, перебрасываясь снежками. Из-под цепей, надетых на колеса проезжающих автомобилей, летели крупные комья грязноватого снега. Провода провисли под тяжестью снега, и казалось, что до них можно достать рукой. И невзирая на ребячий гомон и шум моторов, в воздухе была разлита непривычная тишина — такая тишина бывает только при большом снеге, который лежит неподвижно и своей холодной синеватой поверхностью поглощает шум. В снегу звуки сразу гаснут, как брошенный в лужу окурок.

День был словно обведен стеной тишины, и в этих стенах, как в церкви, неуместными и странными казались голоса людей и автомобилей.

Заза открыл дверь в коридор. Мужчина все сидел на стуле. Он спал, неловко уронив голову на грудь. В руке его осталась потухшая папироса. Колени побелели от осыпавшегося пепла. Заза взял полотенце и вышел в коридор. На цыпочках, осторожно он обошел спящего и вошел в ванную. Зажег свет и пустил воду. Рядом с зеркалом на гвозде висел журнал с оторванной обложкой. На последней странице — кроссворд, заполненный химическим карандашом. Заза почему-то заинтересовался, мокрыми руками снял журнал с гвоздя и стал читать слова, вписанные в клетки: Архимед… Псков… Гарибальди… Рамзес… Домино… Все клетки были заполнены. Заза снова повесил журнал. Архимед… Псков… Гарибальди… Велосипед… Рамзес… Эти слова с невероятной точностью и в то же время с невероятной бессмысленностью рассекали и дополняли друг друга. Все буквы были на своих местах, все было старательно вписано и завершено. Кто-то уже все досказал, кажущейся сложности клеток напрямик выложил все, что хотел сказать. В клетках, обладающих мгновенной одурманивающей силон наркотика, разложено было все но порядку, как тряпье в сундуке старухи, которое она сама величает имуществом. И Заза как будто только сейчас, в эту минуту понял, что его уважаемый сосед умер, что его больше нет, что он всю свою забитую, запуганную жизнь втиснул в красный деревянный ящик так же, как раньше втискивал написанные химическим карандашом буквы в клетки кроссворда.

«Каких только нет кроссвордов, прекрасных, занимательных, — думал Заза, — и все же они все одинаковые, закупоренные, замкнутые, как яйцо! Если попадешь туда, никак не пробьешься и не выкарабкаешься. А вот цыпленок пробивается… А ты… Им движет инстинкт… А ты… Так и умрешь в яйце… Один… Домино… Рамзес… Архимед…»

— А может быть, и ты? — спросил он у своего отражения.

Оно высоко вздернуло брови, вытаращив глаза, словно чего-то испугавшись.

Заза нагнулся и подставил затылок под струю воды. Подняв голову, он снова проговорил вслух:

— Да, ты! А ты что, собственно говоря? Думаешь, что представляешь из себя что-то особенное?

Он вытер лицо полотенцем и стал причесываться. В коридор выходить не хотелось, и он не спешил. Открыв дверь, Заза увидел, что жена уважаемого Валериана тормошит своего спящего родственника. Заза кивнул ей, хотя она на него даже не взглянула. Заза не знал, как следует поступать в подобных случаях. Остановиться и что-нибудь сказать женщине или поскорее запереться в своей комнате. А может быть, следует спросить, не нужна ли ей помощь, может ли он быть ей чем-нибудь полезен. Но он не смог вымолвить ни слова. Как дурак стоял на месте с полотенцем в руках. Это еще усиливало чувство неловкости.