e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

отцу», – таким образом строит описание снаряжения, маршрута, участников

каравана, постоянно меняющегося пейзажа с его растительным и животным

миром (с периодическим, подкрепляющим зрительные ассоциации рефреном:

«Я вижу затем…», «Далее я вижу…», «Особенно ясно я себе представляю…»),

– что и читатель превращается в невольного визионера, поглощающего – внимательно, подробно и неторопливо, в темпе пешего, караванного хода, – всё, что только доступно глазу. Умение Набокова отбором и комбинацией точного

словесного материала приблизить восприятие текста к зрительному, подобно-му восприятию живописи или кинематографа, – в этих страницах, похоже, до-стигло предельно возможного результата. За которым – не только большой

труд и опыт стилиста, но и давняя, выстраданная, неосуществлённая мечта, и

не только Фёдора, но и самого Набокова, которому подобный маршрут отме-нила революция. Воспроизводя его воображением, а достоверность рассказа

обеспечив доскональным изучением множества (более двадцати) докумен-тальных источников – путевых дневников и научных отчётов выдающихся

2 Там же. С. 273-274.

3 На эту параллель с «Приглашением на казнь» обратил внимание А. Долинин: см. его

Комментарий… С. 186.

4 Набоков В. Дар. С. 274.

373

русских и западноевропейских путешественников ХIХ – начала ХХ века,1 –

автор, по призванию не менее энтомолог, нежели писатель, – преодолел «дуру-историю», предъявив ей компенсаторную, литературную версию не состоявшегося в её прискорбной реальности, но захватывающе приключенческого и, в

рамках жанра, достаточно научно подкованного путешествия. Повествова-тельное «я» Фёдора, у старшего Годунова «заняв крылья» и прямо из его кабинета, с копии известной картины, отчалив из Венеции вместе с Марко Поло,

– позволяет себе, одной лишь силой воображения, тут же оказаться в Прже-вальске и далее по курсу сопровождать читателя уже упомянутыми, неодно-кратными «Я вижу…».

Это «я» легко сопрягается с естественной уместностью в познании природы союза отца и сына – но до того лишь момента, когда речь заходит о со-крытом, о тайном, не всегда и не обязательно «потустороннем» (но в первую

очередь – о нём), но всегда – сугубо индивидуальном. «И ныне я всё спраши-ваю себя, о чём он, бывало, думал среди одинокой ночи: я страстно стараюсь

учуять во мраке течение его мыслей и гораздо меньше успеваю в этом, чем в

мысленном посещении мест, никогда не виданных мной. О чём, о чём он думал? О недавней поимке? О моей матери, о нас? О врождённой странности

человеческой жизни, ощущение которой он таинственно мне передал? Или, может быть, я напрасно навязываю ему задним числом тайну, которую он теперь носит с собой, когда, по-новому угрюмый, озабоченный, скрывающий

боль неведомой раны, смерть скрывающий, как некий стыд, он появляется в

моих снах, но которой тогда не было в нём, – а просто он был счастлив среди ещё недоназванного мира, в котором он при каждом шаге безымянное

именовал»2 (курсив мой – Э.Г.).

Здесь мы снова оказываемся свидетелями тех же мрачных раздумий, которые посещали Фёдора во время прошлогоднего визита его матери и которые он, как будто бы, как-то разрешил, позволив себе сохранить мечту о возвращении отца просто как неотъемлемую часть жизни, пусть даже и нере-альную для воплощения. И вот, оказывается, душевного покоя он так и не обрёл и продолжает терзаться той же разницей между образом отца, который

был у него тогда, при живом с ним общении, и каким является ему он теперь, в его снах. Мотив этой мучительной дихотомии настойчиво подсказывает, что

вряд ли она утратит свою болезненность, не будучи преодолена, – чему и следует, как будто бы, собственная, Фёдора, логика: если тогда, прижизненно, не

было в отце этой мрачной тайны, то не кощунственно ли навязывать её теперь, задним числом? По-видимому, герою потребуется ещё некоторое время, 1 Долинин А. Комментарий… С. 21.

2 Набоков В. Дар. С. 277-278.

374

прежде чем травма утраты позволит ему избавится от этого душевного диссонанса.

Продолжая описание движения каравана, повествователь переходит далее

на коллективное, собирательное «мы», оправданное как логистикой совмест-ных действий всех участников похода, так и благодарностью всем тем, кому

он обязан заимствованиями многочисленных подробностей в описании природы, разного рода дорожных приключений, научных комментариев, технических терминов и прочего, извлечённого из трудов Г.Е. Грум-Гржимайло, Н.М.

Пржевальского, В.И. Роборовского, П.К. Козлова, А.Э Пратта и ряда других.2

Если же речь заходит об особо ценной находке – например, редчайшей бабочке «кавалера Эльвеза», пойманной английским энтомологом Праттом, или по-трясающем зрелище, якобы увиденном французским миссионером, – стаде

диких яков, замёрзших при переправе во льду реки,3 – повествователь снова