e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

нечаянных студенческих заметок (слог, наречия, точки с запятой, занозы за-стревания мысли в предложении, бубнящий звук слов и т.д.), а также при учё-те наличия у пишущего таких качеств, как «серьёзность, вялость, честность, бедность», – делается совершенно уничижительный обобщающий вывод:

«…всё это так понравилось Фёдору Константиновичу, его так поразило и раз-веселило допущение, что автор, с таким умственным и словесным стилем, мог

как-либо повлиять на литературную судьбу России» .3 Это точный антипод рецензии Мортуса на сборник стихов Кончеева: Мортус в ней умолчал о (совершенной) форме, упрекая Кончеева в бессодержательности. Фёдор же, по стилю всего лишь одной небрежной заметки из студенческого дневника, вершит

скорый суд, так изумившись, что Чернышевский «мог как-либо повлиять на

литературную судьбу России, что на другое же утро он выписал себе в государственной библиотеке полное собрание сочинений Чернышевского.

По мере того, как он читал, удивление его росло, и в этом чувстве было

своего рода блаженство».4 Ернический тон не делает чести этому заявлению, а

высокомерные суждения аристократа об «умственном и словесном стиле»

Чернышевского впоследствии отзовутся упорным непониманием самой сути

1 Там же. С. 352.

2 Там же.

3 Там же. С. 352-353.

4 Там же. С. 353.

395

магического воздействия романа «Что делать?» на адресную для него и социально крайне значимую для России разночинную публику.

Неделю спустя, будучи у Чернышевских, Фёдор сказал Александру Яковлевичу, что он решил воспользоваться данным им в своё время, года три

назад, «благим советом» описать жизнь его знаменитого однофамильца. На

вопрос Александры Яковлевны, понимавшей, насколько далека эта тема от литературных вкусов Фёдора, каким образом пришла ему в голову «такая дикая

мысль», Фёдор ответил загадочно: «упражнение в стрельбе».1 «Смысл загадоч-ного ответа Фёдора становится понятен, если вспомнить, что он писал об отце:

“…на стоянках упражнялся в стрельбе, что служило превосходным средством

против всяких приставаний”. Книгу о Чернышевском он изначально задумывает

как “острастку”, обращённую против его литературных врагов, как своего рода

декларацию о намерении идти своим путём, не боясь “всяких приставаний”».2

Никто из присутствующих при этом заявлении Фёдора загадки этого замысла

так и не понял, однако каждый поспешил изъявить своё мнение относительно

самой темы биографического исследования, предоставив, таким образом, читателю ознакомиться с разного рода суждениями на этот счёт.

«Классику жанра» изложил, разумеется, Александр Яковлевич, произнеся

пространную, пафосную и, надо отдать ему должное, исключительно содержательную речь, включающую не только перечисление, но и критическую оценку основных направлений мысли и деятельности Чернышевского: «Конечно, многое нам теперь кажется и смешным, и скучным. Но в этой эпохе есть нечто

святое, нечто вечное. Утилитаризм, отрицание искусства и прочее, – всё это

лишь случайная оболочка, под которой нельзя не разглядеть основных черт: уважения ко всему роду человеческому, культа свободы, идеи равенства, рав-ноправности. Это была эпоха великой эмансипации: крестьян – от помещиков, гражданина – от государства, женщины – от семейной кабалы. И не забудьте, что не только тогда родились лучшие заветы русского освободительного движения – жажда знания, непреклонность духа, жертвенный героизм, – но ещё

именно в ту эпоху, так или иначе питаясь ею, развивались такие великаны, как

Тургенев, Некрасов, Толстой, Достоевский. Уж я не говорю про то, что сам

Николай Гаврилович был человек громадного, всестороннего ума, громадной

творческой воли, и что ужасные мучения, которые он переносил ради идеи, ради человечества, ради России, с лихвой окупают некоторую чёрствость и

1 Там же. С. З54-355.

2 Долинин А. Комментарий… С. 268.

396

прямолинейность его критических взглядов. Мало того, я утверждаю, что критик он был превосходный, – вдумчивый, честный, смелый…».3

Этот канонический портрет оспаривает инженер Керн, полагая, что «Чернышевский был прежде всего учёный экономист» выражает сомнение, сможет

ли Фёдор Константинович «оценить достоинства и недостатки “Комментариев

к Миллю”».1 Александра Яковлевна, в свою очередь, возражает Керну, что

«никакая история русской литературы не может обойти Чернышевского», однако недоумевает: «…какой Фёдору Константиновичу интерес писать о людях

и временах, которых он по всему своему складу бесконечно чужд?». Пытаясь

предположить, какой у него может быть «подход», она больше других приближается к пониманию его цели, хотя в самый её фокус и не попадает: если