Эдипов комплекс. Мама, я люблю тебя

Столкнувшись со всем этим, как отмечают Кляйн (Klein, 1946) и Бион (Bion, 1956), психотик калечит собственную психику, только чтобы не допустить восприятия этого момента. У пациентов-шизофреников психический аппарат расщеплен и мышление становится невозможным. Описываемой здесь пациентке мисс А., по-видимому, удалось во многом избежать этого путем насильственного разделения собственной психики, некоторые ее части были защищены от знания и проявлялись только лишь при психическом срыве и в процессе психоанализа.

Она обладала некой «инфантильной» самостью, которая явно не ведала ни о чем, кроме идеальной материнской груди и состояния преследования. Преследователем было нависающее мужское присутствие, которое, как она опасалась, могло занять место хорошей матери, и ее ужасно пугало, что ее могут оставить наедине с этой фигурой. Перерывы в психоаналитическом лечении и любое вмешательство в процесс приятного переживания воспринимались как результат насильственного вторжения со стороны этого враждебного объекта. Порой я воспринимался как этот враждебный объект, а порой — как его жертва. Я сталкивался с ним еще и в форме атак со стороны пациентки. С появлением положительных результатов и большей возможности для нашего общения ее внутренняя ситуация все более прояснялась. Она контейнировала в себе враждебный объект (или часть себя, пребывающую в слиянии с враждебным объектом), который вмешивался в ее попытки общения со мною. Иногда он завладевал контролем над ее речью, и она не могла ничего выговорить; иногда же она произносила шепотом слова и даже обрывки фраз. Если же мне удавалось достаточно убедительно показать, что я действительно хочу разобраться в том, что с ней происходит, продемонстрировав некоторое минимальное понимание, коммуникативные способности у нее, как правило, восстанавливались. Обратив внимание на часто повторявшуюся последовательность событий, я стал понимать, что ей нужно было накопить некоторый опыт того, как я в этом во всем разбираюсь, прежде чем я мог вернуться в ее психику в роли хорошего материнского объекта, с которым она могла говорить. В противном случае я мог бы оказаться, как она говорила, «не тем человеком».

«Не тот человек» выглядел совершенно так же, как и «тот человек», но он был сродни отцу. На протяжении многих лет она опасалась спутать эти две кардинально различные фигуры. Величайший страх у нее вызывала сама мысль о соединении с отцом ее идеализированной матери. При переносе это приняло форму страха того, что различные аспекты моих с ней отношений невозможно будет отличить друг от друга. Одни мои функции считались хорошими, а другие — плохими, как, например, моя способность удаляться. Она хранила их в своей памяти обособленно, как если бы они были различными фигурами переноса. Время от времени она в ужасе повторяла: «Не становитесь единым целым». От этой пациентки я узнал, насколько важно было проводить различие между интеграцией, которой добиваются как средства проработки депрессивной установки, и слиянием элементов, которые не поддаются стабилизации и отличаются друг от друга по своим качествам и свойствам, а будучи соединенными, порождают ощущение хаоса.

Если с моей стороны ощущалось какое-либо принуждение к преждевременной интеграции, это провоцировало сильную тревогу и либо яростный отказ, либо смиренную мазохистическую покорность. Оказалось, что эта последняя реакция зиждилась на фантазии повиновения отцу-садисту и рассматривалась моей пациенткой как нечто очень дурное, но всегда соблазнительное. Видимо, это служило цели замещения матери собой: такое замещение обеспечивало как перверсивное удовлетворение, так и возможность избежать фантазии о соединении родителей.

Она считала, что я не должен превращаться в «единое целое», т. е. в чудовищное смешение обособленных сущностей матери и отца, которые она мне приписывала. Сочетание, возникающее в результате такого смешения, создавало бы якобы любящую материнскую фигуру, которая содержала бы в себе противоречие собственной природе, и это придало бы ненадежность всем ее внешне хорошим качествам. Я постоянно приводил ей описания одержимости бесами, когда дьявол пропитывал тайным злом все свойства человека. Ужас, который моя пациентка испытывала к дьяволу, был связан с его противоречивой природой, которую пациентка называла «неестественной» и почитала ужасным возникновение в переносе такого представления обо мне, ибо тем самым разрушалось не только все хорошее, но также и весь прежде установленный смысл.