Эгоист

Этого остроумия, впрочем, никто, кроме Вернона, не замечал. Очевидно, испорченный светский вкус требует шума и треска, решил Вернон. И чтобы доказать себе незаурядность умственных дарований мисс Мидлтон, он стал припоминать некоторые ее речения. Для этого ему не пришлось напрягать память, но, — удивительное дело! — хоть самому ему они казались исполненными смысла, стоило начать пересказывать их другому, как значение их тотчас улетучивалось. Правда, он не мог передать ее манеру, но не в одной же манере дело! Многое, вероятно, объяснялось ее умением схватывать все мимолетные нюансы разговора; чтобы дать понятие о характере ее остроумия, пришлось бы привести весь разговор в целом. Но как удержать в памяти всю остальную, такую громоздкую, часть разговора? Словом, поскольку не было никакого смысла спорить о том, что, по всей видимости, служило источником наслаждения и душевного отдохновения для него одного, Вернон решил не возвращаться больше к этой теме. Его раздражало, что кругом расхваливали ее красоту, в которой он как раз не находил ничего особенного. В угоду сэру Уилоби все старались определить тип ее красоты, утверждая, что он наиболее выгодно оттеняет его собственный, мужской тип красоты. Одни сравнивали ее с теми изысканными цветами на рисовой бумаге, что призваны изображать придворных дам китайского императора. Нарядите ее француженкой, говорили другие, и увидите, что она будто сошла с гобелена: там, и только там, утверждали они, ее место, — на лужайке, среди фонтанов и лютен, среди этих никогда не существовавших и тем не менее бессмертных шелковых пастушек, внимающих нежным нашептываниям влюбленных пастухов! Леди Буш вспоминала столь дорогие ей черты леонардовских мадонн и ангелов Луини^{13}, а леди Калмер, которой довелось однажды видеть серию пастельных портретов, списанных с девушек из аристократических французских фамилий, была убеждена, что среди этих изображений она встретила точную копию мисс Мидлтон. Кто-то еще, припомнив виденную им античную скульптуру, изображавшую флейтиста, вздумал было сравнить рот мисс Мидлтон с вытянутыми трубочкой губами музыканта. Сравнение это, впрочем, было тут же отвергнуто, как явный гротеск.

Миссис Маунтстюарт на этот раз тоже постигла неудача. Ее определение: «Прелестная фарфоровая плутовка», вызвало неудовольствие сэра Уилоби. «Но почему же плутовка?» — спросил он. Эта формула тем более его раздосадовала, что словечки миссис Маунтстюарт славились своею точностью; ему же казалось, что безукоризненное воспитание и превосходные манеры его невесты говорят против такого сравнения. Клара молода, здорова и хороша собою, а следовательно, годится для того, чтобы сделаться его супругой, матерью его детей и красоваться рядом с ним в фамильной галерее Паттернов. А этой парой в самом деле можно было залюбоваться! Когда он шел с нею рядом, нежно к ней склонясь, ее несходство с ним сладко пронзало все его существо, заставляя еще острее чувствовать, что она — его второе, его женское «я». Он завоевал ее с налета, приступом, а теперь ухаживал за нею по всей форме, с мужественным самообладанием и столь любезной девичьему сердцу предупредительностью. Он умел дать ей понять, как высоко ее ценит, не роняя при этом и себя, что чрезвычайно полезно, когда ухаживаешь за девицей, у которой нет недостатка в уме! Она чувствует себя вдвойне польщенной высоким мнением поклонника, который не поступается собственным достоинством. То были счастливые дни, когда он горделиво, верхом на своем вороном Нормане, въезжал в ворота Аптон-парка, зная, что его возлюбленная уже ждет его и по учащенному биению собственного сердца догадывается о его приезде.

От ее ума, столь же впечатлительного, как и ее сердце, не ускользала ни одна характерная черточка сэра Уилоби, и это доставляло ему неизъяснимую радость. Она запоминала словечки, оброненные им невзначай, замечала его привычки и особенности, как не запоминала и не замечала ни одна женщина до нее. Он был благодарен Вернону за то, что тот должным образом оценил ее ум. Ну, конечно же, она умна! Чем дальше, тем больше негодовал сэр Уилоби на неудачную эпиграмму миссис Маунтстюарт-Дженкинсон.

У нее был ум, способный понять его; сердце, созданное его обожать, и редкое для девушки ее возраста умение держаться.

— Почему же «плутовка»? — добивался он.

— Я же сказала: фарфоровая, — оправдывалась миссис Маунтстюарт.

— Да, но меня смущает слово «плутовка».

— Эпитет «фарфоровая» все объясняет.

— У нее самые строгие понятия о чести.

— Я ни на минуту не сомневаюсь в ее нравственности!

— Ее манеры безукоризненны.

— Как у принцессы крови!

— Я нахожу ее совершенной.

— Что не мешает ей быть очаровательной фарфоровой плутовкой.

— Вы имеете в виду ее наружность или ее душевные качества?

— И то и другое.

— Где кончается — «фарфор» и где начинается «плутовка»?

— Они нераздельны.

— Но «плутовка» и хозяйка Паттерна — понятия несовместимые.

— Отчего же? Это внесет разнообразие в наше общество и оживит Большой дом.

— Откровенно говоря, «плутовка» не совсем в моем стиле.