Эразм Роттердамский Стихотворения. Иоанн Секунд Поцелуи

Ясные звезды ликуют на небе своем просветленном,
Звезды, которые прежде, при Господа смерти, бросали
Отблеск дрожащих лучей, удрученные тьмою угрюмой,
Снова ликуют, быстрее притушенный блеск возвращают.
Что за злосчастная ночь чернотою теней обнимает
Все небеса? Эта ночь, убегая, под землю стремится.
Вот-вот черному мраку на страх нарождается снова
День и рождается свет, столь возлюбленный этому миру.
Да, это света творец. Диеспитер это родился,[117]
10 Тот, кому суждено тьму сей ночи ужасной отринуть.
Снова в цветенье ликует земля, пусть дары изливает,
Траур да сбросит с себя и украсится мило цветами;
Пусть начинает немедля рядить оголенные ветви
В кудри зеленые лес и себя увенчает листвою.
Стаи пернатых опять пусть начнут свои вольные песни;
Пусть модулируют сладко в эфире звучащие трели
И, успокоившись, волны пусть ярые бури утишат.
Нот с проливными дождями пусть прочь унесется далеко,
Австр многошумный вздымать перестанет свирепые волны,
20 И наконец, вся природа, исполнившись радости, новый
Облик пусть примет, себя отдавая для радостей новых.
Средь столь великих торжеств пусть пребудет и вышних сословье, —
Все собирайтесь сюда, даже больше, чем край благодатный
Жителей неба имеет, пусть все поспешают из звездных
Храмов и, легкие, пусть пелену облаков разрывают
И да придут напоследок увидеть и наши пределы.
Землям сей день ликованья и землям же новую радость
Предоставляет Христос, день, что даже и вышним неведом.
Но благодетель-отец велит на общих началах
30 Быть и земным и небесным, коль отпрыск единственный отчий
Алою кровью своей семена былого раздора
Смыл, умирая. И вот уже нет вражды совершенно,
Повода нет ненавидеть, ведь всю нашу грязь на себя он
Принял, божественное нам взамен отдавая начало.
Наше он принял, а отдал свое и, смертное взявши,
Вечное он возвратил; ведь подобный обмен применяя,
Плоть он сблизил с отцом и смешал он низшее с высшим,
Связью единой связав воедино и небо и землю.
Так, чтобы у человека он не был в презрении, призван
40 Душ святых этот хор, спустившийся с высей Олимпа;
С нами сольется он пусть, чтобы в наших пределах прославить
Этот всерадостный день и затем, после битв жесточайших,
Победоносца — царя к нам привлечь торжественной песней.
Песнь запевает небесную он, на земле мы земные
С голосом слабым сольем в ликованье земные органы.
Пусть он на лире играет, а наш тронет звучные плектры;
Тот пусть поет под кифару, наш — тронет дрожащие систры.
Здесь пусть грянет дыханьем труба, там — пусть чередует
Нежная флейта приятный напев для триумфов владыки.
50 Но ведь и наша не может ничтожною песнею муза
Не восхвалить, уклонясь, победителя Господа новых
Славных триумфов и блеск за собой не вести хороводов.
Действуй же, наша Камена, и верным всю звучность, какая
Есть у тебя, удели; ныне время велит, запевай же:
Так начинай, воспоем Иисуса великую славу.
Плющ легковесный с чела убери и священные лавром
Ты виски увенчай и оливой, что миру подруга.
Надо воспеть нам победы вождя, петь нам надо трофеи,
Ведь нашу смерть победил он в своем умирающем теле,
60 Также, ведь он, уничтожив виновника ночи ужасной,
Победоносным крестом обезлюдел владения ада
И у плененных племен сокрушил их тяжелые цепи,
Цепи, в которых в темнице держали седых патриархов.[118]
Так, когда мрачное иго с крепчайшей державою смерти,
Сам претерпев, он попрал безвинной своею кончиной,
После жестоких сражений, схвативши свой посох, которым
Иссиня черную пасть поразил он свирепого змия;
Как победитель, ликуя, средь вечного мрака к твердыне
Чешуеносной подходит, добычу спешит увести он.
70 Мрака однако когорта и ночи безгласной подруга
Издали как ощутили, что день уж ясный сияет
И что глубокая ночь непривычным рассеяна светом, —
Нового видят триумфа они лучезарные знаки,
И содрогнулись в душе, задрожав от знамений нежданных,
И вот уж мрачная вся, приводящая в трепет пещера
В смутном смятении всюду от недр глубочайших до высей
Дрогнула и под землею волна Флегетонта застыла;
Остановили свой бег и Коцита бродячие струи.[119]
Затрепетали владыки теней, задрожали внезапно
80 Сто Эвменид[120]

и поднялись их волосы в кольцах змеиных,И от грозной руки лучезарные скипетры пали;
В страхе тризевную пасть закрыл исполинский привратник;
Множество чудищ, какие в ужасной темнице Аверна[121]
Место имеют свое, побледнели от хладного страха.
И, потрясенные трижды крутящимся вихрем, жилища
Тартара все задрожали и — дивно промолвить такое —
Трижды в молчании мрака мычание гнусное было;
И в глубочайших пещерах возник ужасающий отзвук.
Он ведь рыдал, дикий зверь, что пришел на него поражатель,
90 Алчную глотку его лишить поглощенной добычи,
И завывал он уже в предвкушении страшных триумфов.
Мало того, величайший сам царства теней повелитель,
Затрепетавший в душе и пасть едва приоткрывший,
Оцепенел, побледнел и застыл со трепетом в сердце:
Что эти знаменья все предвещают чудовищам новым,
Он хоть отчасти и знал, но не ведал о всем достоверней.
Разумом он постигает вещания мудрых пророков
Древних о боге, который грядет, чтобы плотью святою
Слезный род искупить во спасение павшему миру, —
100 Так они пели, сокрыты двусмысленной тенью Завета.
Он понимает с тревогой, сколь мощные дива когда-то
Бога свидетельством были, сокрытого в немощной плоти.
Сам, не вдали находясь, он увидел своими глазами,
Как человек на кресте испускал последние вздохи
И как природа внезапно, о древних забывши законах,
В ужасе вся содрогнувшись, безвинную смерть осудила.
И уже вновь, схоронив в глубине существа свою ярость,
Хладный, он задрожал, и стон из груди его вышел;
Длилось недолго медленье, безмолвье он скоро нарушил
110 И обратился к своей он когорте со скорбною речью:
«Часто же эти злодейства наш ум приводили в смятенье,
Храбрые спутники, ибо поистине тот вероломный,
Тайно в обличье чужом подползая, нежданные дива
Миру являл непреклонный и делал великие знаки.
Даже и сам я сюда подошел, чтобы разным искусством
Мужа сего испытать и рассеять сомнение в мыслях.
Он же сокрылся в себе и смятенная мука, утратив
Доблесть, меня обманула, ведь, — чадо родителей смертных, —
Он голодал, холодал и сосал материнское млеко,
120 Плакал в младенчестве, рос, а теперь сверх того испытал он
Самую смерть, и в кончине великая жизнь завершилась.
Но уже поздно теперь, теперь мы постигли искусства
Тайные, горе, теперь, побежденные, хитрость и муки
Поняли поздно, и зрим у креста оружие в блеске.
Ранит оно и у нас на душе оттого тяжелее:
В трезвом уме сами мы для врага эти копья сковали
Нам же на гибель: увы, побеждают нас нашим оружьем».
Близко меж тем подойдя, победитель во свете великом
Тут приближается прямо среди говорящего речи.
130 Здесь он стоит потрясенный и после, помедлив немного,
В створы ударил дверей, сокрушил засовы из меди
И повелением божьим тяжелую свергнул громаду.
В глубь он нисходит затем беспощадного Дита,[122] в деснице
Прямо простертой неся лучезарно горящие скиптры;
Молнией он озаряет пристанища бледные эти.
Души усопших тогда изумились в жилищах отверстых
Вдруг наступившему дню, и дивятся сиянию Феба,
Свету, сошедшему в пропасть на розовоцветной квадриге.
Видя такое, что ты в это время, Плутон, ощущаешь?
140 Что ты за скрежет издашь, когда Тартар в обилии света,
Если чудесное ты пред своими видишь глазами,
Зришь в смятении Орк от такого сверкания молний?
Бездна там есть, и она под последними сводами ада;
Там непомерный хаос, что без света мерцает огнями
Мрачными, Этне подобно, где вечные терпят мученья
Души виновных в огне, за свои платя преступленья:
Дважды настолько она устремляется в пропасть наклонно,
Сколько оттуда до неба высоко несущего звезды.
Прежде низверглась сюда, сомкнувшись когортою тесной,
150 В страхе толпа Люцифера, не вынеся вовсе такого
Среди дрожащих огней трепетания дивного молний:
Мало того, погрузились они еще в серные печи.
Он же, шествуя кротко по этим пустынным пределам,
Входит, высокий, в места и Аверна безмерного, в коих
Все в запустенье, проходит средь теней, недвижно застывших.
Он, победитель, легко Флегетонт с водою горящей,
Страшный, раздувшийся там и струящийся серным потоком,
Пересекает и, быстрый, у края становится бездны.
Но зловещие сестры,[123] внезапным застигнуты светом,
160 Вниз головою, кружась, в глубочайшую сами стремятся
Бездну и прячутся там в глубине бездонной провала.
Те же, плененных кого[124] многолетние цепи и муки
Уж истомили, как только узнали при свете великом,
Что в их пределы под землю спустился Бог величайший,
Тщетно надежду прияли на жизнь и, умерив стенанья,
Оцепенелые взоры напрасно средь вечного мрака
Ввысь поднимают и слух обращают, внимания полный,
Лишь бы конец, лишь бы меру назначил тот для страданий.
Но справедливейший тут судия своим голосом грозным,
170 Сверху крича, порицая глупейшие некогда души,
Громоподобно вещает, что все это им по заслугам.
Лютого после врага Господь своим словом могучим
Вяжет и сильным ударом сражает дрожащего в страхе,
Шеи плененные следом обвивши железа цепями.
Трогает после несущего смерть, чтобы тот не рассеял
Яда на бога рабов и рабынь, зев кровавый пытает,
Залитый кровью весь у растерзанной этой добычи.
Тяжкое дело свершив, он зловонный предел покидает, —
Всякая снова надежда исчезла в погубленных душах;
180 Вновь, головами поникнув, в унынье они застенали,
Разом весь Тартар они преисполнили воплями горя
И начались тяжелее везде умножаться рыданья.
Так, так угодно тебе, вождь всех чтущих Христа всепобедный,
Чтоб они видели это и больше страдали; явись же
Снова любезным тебе, пусть увидят и стоны оставят.
Так, возвращается он по дороге, которою прибыл,
И достигает начала Эреба и мест наивысших.
Здесь же и те, кто издревле, от самого мира рожденья,
Хоть и пребыли верны Моисеевым правым законам,
190 В ночь глубочайшую ввергнуты были за грех своих предков,
В долгой надежде ослабли душою и вот орошают
Лица свои нескончаемым плачем и в сердце скорбящем
Длят бесконечные вздохи, в тюрьме заключенные темной,
К ним пока не придет тот, кто, смерть отринувши, вырвет
Их из узилища мрака и выведет к свету на воздух.
Так, едва лишь креста воссияли победные знаки,
Что против вражьих громад и ворот он выставил медных, —
Рухнули створы тотчас и махина тюрьмы исполинской,
Потрясена, зазвенела, таким устрашившись паденьем.
200 Стали раскрытые видны дома и отверзлись пещеры
И лишь рассеялся мрак, сразу черная ночь прекратилась.
Здесь тот священный народ после долгих молений впервые
Ясный день увидал, после туч увидел он солнце.
И ликовал, вожделенный, увидев воочию светоч.
Радость какая тогда вдруг умы озарила внезапно?
Мера тогда ликованья какая, ты думаешь, в бурных
Рукоплесканьях была? Наконец, после скорбных молений
Он, наконец-то своими глазами узреть Иисуса
Смог победителя, здравый, и вовсе не в воображенье;
210 Зреть Иисуса, кого прославили древних поэтов
Вещие песни, кого, когда мир начинался, рождаясь,
Непреставая отцы призывали с горением сердца.
Без промедленья большого открыл он железные створы
И разорвал он оковы, обвившие шеи безвинных.
Вольная, шествует тут за учителем вслед восходящим
В белых одеждах толпа по стопам полководца такого.
И чтобы о нечестивом никто и не вспомнил жилище,
Он дуновением легким развеял его совершенно,
И от удара мгновенно распалось ужасное зданье.
220 Ныне начни-ка — велит и величие дел благородных —
Муза, коль что-либо можешь, высокую песнь начинай ты.
Муза, начни, применить надо все без изъятия силы:
В блеске каком, расскажи, выступали толпы, ликуя,
И как, предшествуя всем им, славнейший сам победитель
Шел впереди, волоча к небесам за собою добычу.
Здесь же и ты, воспеванья достойный, внуши песнопевцу,
Чтобы он должное пел, и открой ему то, что сокрыто.
Шествуют в первом ряду патриархи седые, издревле
Чтимые, вслед же за ними в согласии с волею вышней
230 Вся вереница пророков, за коими шествует следом
Любящих бога царей нескончаемый ряд в багряницах.
К ним примыкает толпа и по жизни и духу могучих
Славных мужей, в наивысшем восторге они поспешают.
Юность за ними идет: это — мальчики, нежные девы.
Матери здесь же идут, обнявши деток любимых, —
Рвение равно у всех и един восхваления голос,
Все и любовью одной и единою радостью полны.
Нет никого, кто молчал бы, — поют достославные битвы
Мощной десницы, добычу, а также трофей знаменитый
240 И, аплодируя, песней торжественной светлого славят
Вместе вождя, восхваляя и сердцем его и устами.
Новый грядет победитель пред всеми со славою новой,
Но не обычной одеждой покрыт необычный воитель:
Молнии самой сродни и сиянию Феба подобна
Вкруг головы диадема, и весь озаряется светом
Ясным и пурпурным царь; и отсюда, как в пламени пламень,
Весь он сверкает и свет отражен в средоточии света;
И, ниспадая от плеч и до пят его самых спускаясь,
Паллий, багрянкой окрашен, сверкающий пурпуром розы,
250 Золотом и самоцветов мерцаньем искрится глубоким.
Так, если летом на солнце огням его прямо подставить
Сотню гладких стекол, отражающих блеск, то, принявши
Ровной поверхностью огнь, без задержки они возвращают
Все, что восприняты ими лучи, и трепещущим блеском
Им подражают и даже стремятся к победе над солнцем:
Прелесть камней такова же, такой же у желтого злата
Вид был в то время, когда в удивительном блеске каменья
Все диадемы огни извергают, что приняли сверху
260 И словно звезды в эфире на красном сияют виссоне.[125]
Средь величайших триумфов здесь царские реют знамена, —
Ведь необорной десницей креста животворного кверху
Он знамена вздымал, что вовеки не ведают смерти,
Также не знают позора, обычного срама не имут.
Но по излитии крови невинного агнца и после,
Как освятилось царя высочайшего имя, повсюду
Блеск украшений пестрит и венки на главах из оливы.
С честью такой победитель, идя величаво, оставив
Весь Флегетонт за собой, к увенчаниям высшим восходит
270 Средь ликованья, спеша перед ним распростертому миру
Снова явиться, чтоб всюду надежда не обманула
Страждущих, в сопровожденье толпы, распевающей гимны.
Вот уже пройденный путь оказался у адского жерла
И у пределов, какими он кверху выводит, на воздух.
А между тем на земле, что подавлена вихрем смятенным,
Род человечий трепещет и весь он и денно, и нощно
В сердце заблудшем своем погрязает в незрячей тревоге,
Что чудеса наяву сулят тяжелейшие людям
Беды, что будет и впредь вина тяготеть на виновных,
280 И нелегко рассказать, какая забота, тревога
Любящих давит сердца, какие мольбы и стенанья
Плачущих, непреставая, гнетут их тревожные лица.
Нет покоя глазам, дни и ночи все плач нескончаем;
Даже и сладостный сон истомленных глаз не смежает.
Что ж удивляться? Ведь щедро надежда под тяжестью страха
Души терзала все эти три дня, хоть и тщетно, однако
Все ж непрестанно (а дни были целого года длиннее).
Вопль стоит и у жалких напрасные катятся слезы,
Плачут они об ушедшем, о взятом могилою скорбной,
290 Хладные камни кого охладевшего скрыли в могиле
Темной; громада скалы придавила бескровные кости,
И запечатаны входы, суровые воины всюду
Толпами, стража с мечами закрытые все охраняет
Двери, и денно и нощно с оружием бдит непрестанно.
Сможет ли выйти, разрушить он сможет ли эти затворы?
Пусть даже сможет, но он одолеет ли ярость людскую?
Разве он сможет пройти изнутри сквозь всех этих стражей?
Этими бедами мучим, у жалких колеблется разум,
Гибнет от страха надежда, но рухнуть готовую снова
300 Ободряет любовь, — злое в страхе, благое — в надежде.
Вот уже третий рассвет при редеющем сумраке ночи
Стал загораться на небе, и тут по его обращенье,
Поздно, но все ж, наконец, и часов медлительных дольше,
День, наконец, вожделенный настал. И вот поспешают
В зыбком утреннем свете, еще не расставшемся с тьмою,
К той плите гробовой, где, быть может, учителя облик
Явится им, даже пусть от обилия слез охладевший, —
Ибо несчастных иная томит и изводит надежда:
Влагой и миррой душистой омыть его хладное тело,
310 Пред обескровленным чтобы хоть этим долг свой исполнить,
Горькую также любовь утолить надмогильным рыданьем.
Что же ты медлишь, Христос, что тебя, из царей наилучший,
Держит? И что у тебя с Флегетонтом, что мрачные долго
Держат преддверья тебя? Веру ты возврати: вот уж третье
Солнце; взгляни на колеблемый мир, нависающий тяжко,
Взор обрати, Христос, чтоб от взора все вновь оживилось.
Ведь, пока медля, собой озаряешь ты Тартар бесплотный,
Мир уже гибнет совсем и, увы, уж почти сокрушилась
Мира громада, и звезды совсем уж с пути посбивались.
320 Ведь и сама уж земля, потрясенная, страшным крушеньем
Ныне грозит и тревожит людские сердца появленьем
Знамений пагубных, — хуже, и мраком еще непроглядным[126]
Души окутала ночь, пока царство подземное держит
Истинный светоч, тебя; никого, никого не найдется,
Кто бы деянья твои сохранил, не забывши, благие;
Сбился с дороги весь мир, и при самом учителе вера
Хоть и была глубока — при отсутствии долгом — ослабла.
И у самих у них также пропала надежда и вера;
Ученикам, всеблагой, день верни, взор яви благосклонный,
330 Сумрак из душ изгони и рассей запустение ночи.
Так воспрянь же, и пусть тебя неутешные стоны
Плачущих снова пробудят, печальных приверженцев слезы.
Так, покидая немедля врата и предел пограничный,
И на моленья страдальцев душой сострадающей глядя,
В блеске шествует царь средь торжественных всюду триумфов
К вышним пределам, — и сразу земля, озаренная светом,
Вдруг ощутила его, в несказанной грядущего славе,
Ощутила, и вмиг, травы выпустив, ими оделась;
В кудри зеленые лес, оголенный вчера, облачился,
340 Диво — и поле цветами украсилось сразу повсюду,
И благодатной травой в ликовании бога встречает.
Но и Титан не сокрылся, он знает, что новой звездою
Он превзойден, и поспешно идет к своему восхожденью.
И возвращенью творца все, что в небе живет, что имеет
Также земля и что — воздух, что плавает в море, ликуя
Рукоплещет и все возвращенье торжественно славит.
Сам же, приветливый, он в зеленой дубраве стремится,
В солнечных райских лугах поселить овец, им пасомых.
Вплоть до поры, когда вновь во плоти они к жизни воскреснут
350 И наградит он собою любовь печальную милых,
И укрепит и наставит своих, и до неба возвысит
Он человека, чей образ он сам от матери принял, —
С этой добычей своей вечно жить победителем в небе.