Эскизы на фоне миражей. Писательские размышления об известном, малоизвестном и совсем неизвестном

Тогда противник загнал Жукова и группу сопровождающих его командиров в траншею. Но мина навесно прошипела над самой головой. В мгновение офицер по особым поручениям (по сути – охранник) Николай Бедов бросился к маршалу и силой положил его на землю. Взрыв грохнул почти рядом. Контузия тогда не миновала Жукова. С той поры он стал неважно слышать, особенно на левое ухо. Крепко оглушило и Бедова.

А под Крымском весной 43-го года, во время прорыва «Голубой линии», заместитель Верховного Главнокомандующего несколько дней лично руководил войсковой операцией, наблюдая в бинокль со своего КП за безуспешными неберджаевскими атаками дивизии полковника И.И. Пияшева. Немцы, по напору атакующих догадываясь, что где-то рядом таится «могущественная рука», бомбили по площадям, пытаясь нащупать командный пункт русских, в итоге перемешав многострадальную станицу Крымскую и окрестности в дымные руины…

Стоит ли оценивать величину разочарования Симонова и Ордынского, когда на их творческую заявку, предусматривающую воссоздание событий обороны Москвы в реальных «интерьерах» – Кремле, кабинетах Генштаба, на станции метро «Кировская», куда после первых бомбёжек были тайно перемещены службы оперативного управления, в том же Перхушкове, других командных пунктах, откуда шло руководство сражавшимися войсками, – из ГлавПУРа пришла казённая бумага, лаконично предписывающая «ограничиться киноматериалом, снятым во время войны…» И подпись (словно в назидание): «Гвардии полковник Плохой».

Симонов и Ордынский после мучительных раздумий решились показать отписку Жукову, ожидая бурю негодования. Безусловно, Георгий Константинович обиделся и даже возмутился, но не настолько, чтобы похерить саму идею фильма.

– Они думают, что на фронте у меня было время сниматься в кино, – молвил он с видимой горечью, усиленной ещё и физической болью. Накануне ходил на рыбалку и, поскользнувшись на мостках, сильно разбил ногу. – Но картина такая нужна. Нужна, как воздух. Пройдёт время, уйдут участники войны, свидетели тех событий… Тогда неизвестно, что ещё придумают, – Жуков усмехнулся, – эти «плохие»… И прочие нехорошие люди-людишки, коих во все времена предостаточно… – маршал поднял голову и твёрдо, по-жуковски сказал: – Отступать не будем! Надо снимать…

– А где? – хором спросили автор и режиссёр.

– Давайте тут, у меня… Авось найдём тихий уголок для беседы… И потом, тоже зона обороны Москвы. Вон половина сосен осколками посечена…

На том и порешили. Но обнаружилась одна закавыка. За забором простирался дачный участок Дмитрия Степановича Полянского, в ту пору члена Политбюро, председателя Совета Министерств РСФСР.

– Вы с ним не встречаетесь? – осторожно поинтересовался у Жукова Симонов. – По-соседски, за рюмашкой, например, – пошутил писатель.

– Да нет, как-то не приходилось… Я с ним лично мало знаком. Да видимо, и ему не особо интересен, – добавил Жуков с усмешкой и спросил: – А нам-то он чем помешает? Дача моя, с кем хочу, с тем и вожусь…

Симонов промолчал, но выводы для себя сделал.

– Надо бы как-то по-тихому «обозом» нашим сюда просочиться, – посоветовал он Ордынскому. Тот понимающе кивнул.

«Кинообоз» – штука громоздкая (особенно тогда). Лихтваген, тонваген, камерваген – всё здоровенные автофургоны, и не заметить их трудно. А узнать, зачем они здесь, наверняка захочется.

Суть проблемы в том, что о Дмитрии Степановиче ходила не совсем добрая молва как о человеке, полном неукротимой отвязанности в борьбе со всякими отклонениями от большевистских догм. Более того, в пользу подобных действий у него был и весомый аргумент: родился день в день с Октябрьской революцией – 7 ноября 1917 года. Кому, как не ему, знаменовать облик и содержание человека новой социалистической формации. Долгое время у членов Политбюро существовала почти традиция – перед подъёмом на трибуну Мавзолея в честь очередной годовщины Октябрьской революции сердечно трясти руку и взасос целовать именинника, отчего счастливый безмерно Дмитрий Степанович как-то по особому сиял в гранитном обрамлении ленинской усыпальницы, выше всех поднимая шляпу, посылая демонстрантам свои личные приветы.

Полянский – конечно, не Епишев, да и выглядел куда более привлекательно: высокий, стройный, почти всегда с радушной улыбкой на приятном лице. Но, тем не менее, любую «подлянку» мог совершить, что называется, «на голубом глазу», то есть с «чистой партийной совестью».