Бездарное чтиво — бесцветная муть.
Светло и красиво: «Полюбишь — забудь!»
Но ритм, погонщик, так хлещет кнутом:
пишите, уродцы, сейчас для потом!
Писать — тонкий юмор, циничная блажь.
Писать для томленья, но не для продаж.
Писать — как попытка на время плевать…
И тут поднимается грозная рать:
— Мы фикус и слоник! Мы биты в боях!
Мы душу, как песню, держали в зубах.
И нехер стараться! И незачем врать!
Отдаться! Отдаться! Отдаться пора!
Я тихо отдался… Червяк начал грызть.
Ах, милое небо, желанная высь!
Прости меня, мама! Простите, родня!
Рифмуюсь я с бредом в преддверии дня.
РЕФЛЕКСИЯ ПРО ВОПРОСЫ
Спроси «зачем?» и встань манерно в позу.
Коль нет огня, чем заменить его?
Пора сменить стихи на правильную прозу,
чтоб точно знать кому и для чего.
Писать же для себя — изысканная роскошь.
Ты, милый, кто такой, чтоб не любить людей?
Слова скрывают суть упрямо и неброско,
чтоб только указать: кому? зачем? и где?
РЕФЛЕКСИЯ ПРО ОТСУТСТВИЕ НОВИЗНЫ
Сюжет не нов, если любить сюжеты.
Слова просты, если любить слова.
Не очень ясно, для чего все это.
Как и не ясно, что здесь продавать.
Весьма цинично?! Разве что рулады
о похоти, тщете и суете…
С душой у мозга начались разлады.
И это стало главною из тем.
Но — стоп! Порог! И за него не вхожи…
Коль суждено — тебе, а нет — уволь…
Я вас любил. Любовь еще, быть может…
И смерть становится желаннейшей из воль.
Задорно гопака — словами по странице!
Прием — увы! — не нов, если любить прием.
— Я вас любил! — писал поэт девице.
И, может быть, любовь та все еще при нем.
РЕФЛЕКСИЯ ПРО ЭСКАПИЗМ
Где угодно, только не здесь.
Чем угодно, только не этим…
Заунывную мудрую песнь
за отцами затянут и дети.
Ой, куда ж ты, дорожка, ведешь?!
Усомниться в покое зазорно.
Мутный дождь да безликий галдеж.
Лишь петляет дорожка узорно.
Не люби эту праздную блажь —
щекотать себя рубленым ритмом.
Тихо скатывается на кураж
исповедь на жаргоне избитом.
Подноготной тоской поклянись
не тревожить распятое чрево…
Чтобы помнить, какой стала жизнь,
если от революции — влево.
РЕФЛЕКСИЯ ФАНТАЗИЙНАЯ
Надменный мозг вбирает пыль пространств
и тешится масштабами абстракций.
— Люби меня! — прошепчет дикий транс
бесформенной тщеты, и с ним остаться
потребует истерикой времен.
Неверен ритм биения услады.
Надменный мозг собою упоен
и сочиняет сам себе баллады
о диких рыцарях и стойких мудрецах,
о праведных аскетах и скитальцах.
И самоупоенью нет конца.
И тешится забвенье этой далью.
РЕФЛЕКСИЯ ГРАФОМАНСКАЯ
Поравняться силой с ленью.
Графоманские устои.
Манифестом поколенье
подзадоривать не стоит.
Поколенье любит брагу.
Класс — он выпить не дурак.
Возраст затевает драку
с восприятием мирА.
То есть мИра. То есть мимо…
То есть миленькая чушь.
Слов пустая пантомима —
словно взятка палачу.
Он секиру держит цепко.
Поравняться б силой с ним…
Графоман надвинул кепку
и стихи писать пошел.
РЕФЛЕКСИЯ ПОТЕШНАЯ
Смешливая работа — тешить дух
беспечным нагнетанием событий.
Придется ли ответ держать в аду
за эти игры? Смыслов нити
запутаны давно, как родовая ветвь
любого из потомков Барбароссы…
Придется ли в раю держать ответ
за эти игры?!… Просто
лукавый дух пленяет времена.
БезОбразно, бездарно — безобразно…
Беспечно нагнетая имена,
события всегда молчат о разном.
События всегда толкуют вслух
непроизвольных откровений тайны.
В раю или в аду — одно из двух:
уплата или сбор гнетущей дани.
Работа — тешить дух. Игра в слова.
Любить ненужность этого процесса.
Ах, боже, как кружится голова —
наверно, это по причине стресса…
РЕФЛЕКСИЯ О КОНЦЕ 1980-ЫХ
1.
Тогда нам казалось,
что рушится мир.
Тот дом за вокзалом
гордился детьми,
которые жили
смешно — кое-как.
И времени жилы
мотали слегка.
Слегка попивали,
любили слегка.
А где-то взрывали
гнилое ЦК.
Взрывали устои,
копались в белье.
Все было простое,
как мычание.
Все было случайным —
казалось смешным.
Обшарпанный чайник.
Вино. Иже с ним
беспечность богемы.
Святая пора!
А ныне-то где мы?!
Дыра…
Спасаюсь словами.
Ни вздоха, мой друг.
Я следом за вами —
лишь сопли утру.
Входите. Оставьте
в прихожей пальто.
Скажите по правде:
вы кто?
Господь, распознай,
да воздай по грехам…
Сижу допоздна
ради бреда стиха.
Пишу, чтобы сжечь.
Ты свидетель, Господь!
Под сорок уже.
И истерзана плоть…
2.
Мозг развратен и вял.
Дух ленив и ползуч.
Дремлет в норке червяк,
так же чувствуя зуд —
тает жизнь, тает сон…
Цыц, об этом молчать!
Кто ж мамашу Тюссо
бросится навещать?!
Воском взяты года
в плен. На этом — аминь!
Но казалось тогда,
что разрушился мир…
РЕФЛЕКСИЯ БРЕЗГЛИВАЯ
Каплет сварливая проза
на тенью залитый стол.
Полная чаша навоза —
приданное за престол.
Смрадное счастье элиты
выгодно для распродаж.
Страсти словесной корриды
преображают типаж.
Хлеба, разврата и зрелищ
клянчит больная душа.
Бродский, еврей всамомделиш-
ний, здесь не поймет ни шиша.
Здесь не растратишь таланта
на забиванье гвоздей.
Мир — составная команда
из бедолаг, не людей.
Нелюдей, тварей, ублюдков…
Что изменилось сейчас?
Слово — печальная шутка,
как шубка с царева плеча.
Чаша людского навоза —
приданное за престол
Богу… И каплет проза
на тенью залитый стол.