Ева и головы

Господь, почувствовав, что ничего его больше не держит, подошёл к повозке и уткнулся в неё носом.

— Ты не увезёшь такую тяжесть, — с грустным смехом сказала Ева.

Так, простившись с верным спутником, они покатили дальше. Но верный спутник не желал с ними прощаться. Огромные, цельные колёса оставляли на дороге две линии, и ровно между ними почти всегда можно было, выглянув из-за повозки, увидеть вытянутую, серую с белыми ноздрями и ртом, морду. Иногда Господь отбегал в сторону, увидев завязывающиеся на кусте лещины орехи, но всегда возвращался. Мгла недовольно прядала ушами, мышцы под чёрной шкурой раздувались, наливались кровью, пытаясь тянуть повозку ещё и ещё быстрее, так, что Эдгару или Еве приходилось натягивать поводья.

Прошли сутки, пока Ева и Эдгар поняли, что Господь их не покинет и перестали, перегибаясь через борта, оглядываться назад, чтобы увидеть взмахи куцего, с маленькой кисточкой, хвоста.

— Чей это осёл? — кричали им едущие навстречу люди. — Неужели потерялся?

— Наш осёл, — кричала им Ева. — Слышите? Наш! Он учёный, и поэтому без аркана.

— Продайте нам учёного осла, — обязательно предлагал какой-нибудь бородач с хитрым взглядом, в котором угадывалась закалка бывалого скотовода и фермера. — Такая живность полезна в хозяйстве. Сможет сама таскать воду, топить печь и, может, даже ублажать кое-кого в постели.

Он сам, и едущие с ним вместе сыновья или братья, если такие были, разражались хохотом.

Но у Эдгара и Евы не было намерения менять Господа на деньги, как и на что-либо другое — это то немногое, в чём они не расходились во мнениях.

Повозка с упорством маленького насекомого взбиралась по травинке дороги. Ветер всё так же трепал волосы, пытался вывернуть мягкие, как речной ил, эдгаровские ноздри.

— Сколько ехать до песчаных дюн? — спрашивала, сложив на колени подбородок, Ева.

— До славного Константинополя придётся проехать через многие земли. Там будут разные лица, лица не похожие на человеческие. И, тем не менее, принадлежащие человекам. — Эдгар завёл глаза к небу, будто захотел посчитать проносящиеся над ними облака. — Мадьяры. Цветастые, как райские птицы, румынцы. Есть ещё словаки.

— А они какие?

— Ноздри у них на затылке и скрыты волосами. Глаза цвета туч, клыки среди нижних зубов, а не среди верхних. Я ни разу не видел словаков, как и всех прочих перечисленных. Они не больно-то путешествуют там, где путешествую я. Так вот — всё это будет до тех пор, пока мы не выйдем к средиземноморскому побережью. Или к черноморскому, если отклонимся к славянским землям. Дорога туда займёт всё лето и осень. Может, к зиме мы вдохнём запах моря.

— А там что за люди обитают?

— И снова, я ни разу их не видел, — костоправ облизал нижнюю губу. — Только слышал о них. Знамо, что главное различие тамошних людей между собой и нами пошло со времён вавилонской башни. Говорят, их языки похожи на языки птиц и зверей, но этого мы не узнаем, пока не услышим своими ушами. За Константинополем будут языческие земли. Не знаю, меряют ли они дни в дороге так же, как мы, сменяется ли там день ночью или же ночь днём, а после зимы сразу наступает лето. Те земли плавают в океане невежества… нет, мы плаваем в океане невежества относительно них. Всё, что мы знаем — отголоски страшных, странных учений, от которых Господь на небесах забывает, что он Господь, и разражается молниями, точно дряхлый бородатый Зевс. Ну, и то, что кровь у них тоже красная.

Ева рассматривала Эдгара с великим интересом. Одеяло соскользнуло с головы ей на плечи, и локоны, точно струйки дыма, подхватывал и трепал ветер. К вечеру заметно похолодало, и небо заволокла сплошная, будто раскатанное тесто, пелена.

— Ты хочешь узнать побольше, не так ли? — спросила она.

— Я грешен, — с достоинством сказал Эдгар. — Я любопытен и всегда глуп. Когда ты глуп, ты не потеряешь ни одной возможности учиться и как мотылёк летишь туда, где самый яркий огонь.

Так, за разговорами, читая колёсами и конскими копытами свиток дорог, перекрёстков и поворотов, они чуть не проморгали первую в их новом путешествии ночь. Хотя, для такого опытного скитальца, как Эдгар, здесь, должно быть, нет никакого пафоса. Это не новое начало, это часть прежнего, одного-единственного на всю жизнь странствия, которое началось когда он, будучи юнцом, впервые ступил на дорогу.

Сначала Ева подумала так, но потом вспомнила о памяти великана, которая допускает только один вид путешествий — путешествия от раннего утра к вечеру, к дремучим сумеркам разума.

Когда они остановились, потеряв из-под колёс дорогу (было уже так темно, что даже круп лошади превращался на глазах у Евы в чернильную кляксу), Эдгар, бормоча под нос обыденные свои молитвы, потянулся ногами к земле. Кажется, он готов свернуться на ней клубочком, точно кошка.

— Разжечь бы костёр, — сказала Ева, глядя в сторону, где пофыркивала, грызя удила, Мгла.

Бормотание Эдгара на миг прервалось.

— Что ты, — послышалась его вялая речь. — Тогда мы будем на ладони у каждого негодяя на много миль вокруг.

— Валдо сказал, что мы можем ничего не бояться.

— Он такого не говорил.