Эврика. Поэма в прозе (Опыт о вещественной и духовной Вселенной)

Знаете ли вы миссис Уитман? Я чувствую глубокий интерес к ее поэзии и характеру. Я никогда не видал ее — никогда — лишь раз. — однако, рассказала мне многое о романтичности ее характера, который совсем особенно заинтересовал меня и возбудил мое любопытство. Ее поэзия есть бесспорно поэзия — оживленная гением. Не можете ли вы мне что-нибудь рассказать о ней — что-нибудь — все, что вы знаете, — и сохранить мою тайну, — то есть, не говорить никому, что я вас об этом просил? Могу ли я положиться на вас? Я могу и хочу.

Верьте, что я истинно ваш друг,

Эдгар А. По.

ЭДГАР ПО К ЕЛЕНЕ УИТМАН

[Без даты]

Я уже сказал вам, что несколько случайных слов, сказанных о вас, были первыми, в которых я когда-либо слышал ваше имя упомянутым. Она намекнула на то, что она назвала вашими «эксцентричностями», и упомянула о ваших печалях. Ее описание первых странно захватило мое внимание, ее намек на последние оковал его и закрепил.

Она рассказывала о мыслях, чувствах, чертах, капризных настроениях, о которых я знал, что они мои собственные, но которые до этого мгновения я считал лишь моими собственными — не разделенными с каким-либо человеческим существом. Глубокое сочувствие завладело немедленно моей душой. Я не могу лучше изъяснить вам, что я чувствовал, как сказав, что ваше неведомое сердце, по-видимому, перешло в мою грудь — чтобы жить там навсегда, — между тем как мое, думал я, было перенесено в ваше.

С этого часа я полюбил вас. С этого времени я никогда не видел и не слышал вашего имени без трепета полувосторга, полутревоги. — Впечатление, оставшееся у меня в уме, было, что вы еще чья-то жена, и лишь в последние несколько месяцев я в этом разуверился.

По этой причине я избегал вашего присутствия и даже города, в котором вы жили. Вы можете вспомнить, что однажды, когда я был в Провиденсе с миссис Осгуд, я положительно отказался сопровождать ее в ваш дом и даже заставил ее поссориться со мной из-за упрямства и кажущейся безоснованности моего отказа. Я не смел ни пойти, ни сказать, почему я этого не могу. Я не смел говорить о вас — тем менее видеть вас. В течение целых лет ваше имя ни разу не перешло моих губ, в то время как душа моя пила в нем, с самозабвенною жаждой, все, что было сказано о вас в моем присутствии.

Самый шепот, касавшийся вас, пробуждал во мне трепещущее шестое чувство, смутно слитое из страха, восторженного счастья и безумного, необъяснимого ощущения, которое ни на что не походит так близко, как на сознание вины.

Судите же, с какою дивящейся, неверующей радостью я получил написанное хорошо вам известным почерком нежное стихотворение, которое впервые дало мне увидать, что вы знаете о моем существовании.

Представление о том, что люди называют Судьбою, утратило тогда в моих глазах свой характер пустоты. Я почувствовал, что после этого ни в чем нельзя сомневаться, и на долгие недели потерялся в одном непрерывном сладостном сне, в котором все было живым, хотя и неясным, благословением.

Немедленно после прочтения посланного вами стихотворения, я захотел найти какой-нибудь способ указать, не ранив вас видимым слишком прямым указанием — на мое чувство — о, мое острое — мое ликующее — мое восхищенное чувство почести, которое вы мне даровали. Выполнить это, как я хотел, в точности что я хотел, казалось, однако, невозможным; и я был уже готов оставить эту мысль, как глаза мои упали на том моих собственных поэм; и тогда строки, которые я написал во время страстного моего отрочества к первой, чисто идеальной, любви моей души — к Елене Стэннорд, о которой я вам говорил, вспыхнули в моем воспоминании. Я обратился к ним. Они выразили все — все, что я сказал бы вам — так полно — так точно, и так исключительно, что трепет напряженного суеверия пробежал мгновенно по всему моему телу. Прочтите стихи и потом примите во внимание особенную необходимость, которую я чувствовал в тот миг именно в таком, по-видимому, недостижимом способе общения с вами, каковой они доставляли. Подумайте о безусловной соответственности, с которой они восполняли эту необходимость — выражая не только все, что я хотел бы сказать о вашей наружности, но и все то, в чем я так хотел вас уверить, в строках, начинающихся словами —

По жестоким морям я бродил, нелюдим.

Подумайте о редком совпадении имени, и вы не будете более удивляться, что для того, кто привык, как я, к Исчислению Вероятий, они имели вид положительного чуда… Я уступил сразу захватывающему чувству Рокового. С этого часа я никогда не был способен стряхнуть с моей души веру, что моя Судьба, для добра или зла, здесь ли или в том, что там, в какой-то мере сплетена с вашей собственной.