Фадеев

Или такое замечание Арсеньева: «Вся ошибка заключается в том, что переселенцы совершенно не были знакомы с краем. Крестьянин, положим, Рязанской губ., отправляясь в Уссурийский край, ожидал и там найти такую же Рязанскую губ. Прибыв на место, многие переселенцы не трудились даже присмотреться к краю и узнать, что может дать он. Поэтому выходило, что переселенец северных губерний сеял рожь, а южанин старался возделать землянику и виноград. Китаец и русский переселенец, одновременно водворившиеся в Уссурийском крае, через год-два живут уже совершенно различно. Китаец сразу же начинает пахать землю и, собрав осенью хлеб, на зиму уходит в горы на соболеванье. Русский же, ничего не знающий о крае, долго не может освоиться, несмотря на то, что он получает некоторое пособие».

В «Кратком военно-географическом и военно-статистическом очерке Уссурийского края» Арсеньев пишет: «По рассказам самих удэhе, раньше в прибрежном районе их было так много, что „белые лебеди, пока летели от Императорской Гавани до зал. Св. Ольги, от дыма, подымавшегося от их костров, становились черными“». Тот же оборот приводит Фадеев в «Удэге»: «Когда-то народ был велик. В песне говорилось, что лебеди, перелетая через страну, становились черными от дыма юрт». Вряд ли Фадеев пользовался этим специальным трудом Арсеньева, который стал раритетом сразу после выхода в свет (1912), но он мог ориентироваться непосредственно на «Дерсу Узала», где говорится: «Лет 40 назад удэгейцев в прибрежном районе было так много, что, как выражался сам Люрл, лебеди, пока летели от реки Самарги до залива Ольги, от дыма, который поднимался от их юрт, из белых становились черными». В пользу этого предположения говорит повторенное Фадеевым неместное, тюркское слово «юрта», которое Арсеньев употребил для обозначения жилищ удэгейцев просто потому, скорее всего, что другого слова в его лексическом арсенале тогда не было.

С другой стороны, книги Арсеньева отнюдь не были единственным источником знаний Фадеева о жителях Уссурийского края. Скажем, вот как Арсеньев писал о таежных бандитах — «промышленниках»: «Промышленник идет в тайгу не для охоты, а вообще, „на промысел“… Он ищет золото, но при случае не прочь поохотиться за „косачами“ (китайцами) и за „лебедями“ (корейцами), не прочь угнать чужую лодку, убить корову и продать мясо ее за оленину. Встреча с таким промышленником гораздо опаснее, чем встреча со зверем». А вот что говорит фадеевский Мартемьянов: «Случилось так, что русский тут один, промысленник, убил в тайге ихнего удэгея. Промысленник тут — это такая профессия: ходит он по тайге, высматривает бродячих манз или корейцев, которые, скажем, с мехами идут, или с пантами, или с корнем женьшенем, и постреливает их полегоньку. Называется это — охота за „синими фазанами“ да за „белыми лебедями“, потому китайцы всегда в синем ходят, а корейцы в белом». Налицо некоторые расхождения: «промышленники» и «промысленники», «косачи» и «фазаны». Это может говорить о том, что ряд деталей Фадеев брал напрямую из жизни, даже если что-то и подсмотрел у Арсеньева. Совпадения порой могут объясняться тем простым обстоятельством, что оба имели дело с одним материалом, дышали одним воздухом и ходили по одним дорогам.

Однако в любом случае Фадеев был внимательным читателем Арсеньева. Вот цитата из выступления Фадеева на конференции московских писателей в марте 1941 года, где обсуждалась повесть Нины Емельяновой «В Уссурийской тайге»: «Возьмем „В дебрях Уссурийского края“ Арсеньева. Там дыхание покрупнее. Он ставил более серьезные проблемы гуманизма. Эту книгу можно пустить массовым тиражом, но имейте в виду, что и эта книга тоже не была книгой для всех… Какая-то сторона этого произведения не доходила до читателя…»

Здесь Фадеев совершенно прав: и сегодня Арсеньев остается недопрочитанным, недооцененным.

Яснее всего прямое влияние арсеньевских текстов на Фадеева прослеживается в таежных главах «Последнего из удэге» — да и сам Фадеев не скрывал своей преемственности по отношению к Арсеньеву: «Об этом народе (удэгейцах. — В. А.) имеются прекрасные исследования В. К. Арсеньева… Я считал себя вправе использовать эти труды в своем романе».

Возможно, даже имена героев «Последнего из удэге» Фадеев брал у Арсеньева. У последнего упомянут старик Люрл — это имя встречаем и в «Последнем из удэге». Описывая зверства китайского цайдуна Ли Тан-куя, Арсеньев упоминал: «Двое из удэхейцев — Масенда и Само из рода Кялондига[216]… поехали в Хабаровск с жалобой». Масенда, как мы знаем, тоже появляется у Фадеева. И у фадеевского Сарла есть двойник: Арсеньев писал, что в местности со странным названием Паровози живет старшина удэгейцев Сарл Симунка. Сарл Фадеева принадлежит к роду Гялондика — почти Кялондига[217].

Прозу Фадеева часто возводят к толстовской традиции, но есть в ней и арсеньевские мотивы. Вряд ли на кого-то Арсеньев вообще повлиял сильнее — разве что на Пришвина с его дальневосточными повестями 1930-х[218].