Философия красоты

Она не передумала. Спустя час – каких-то шестьдесят минут после разговора – Эгинеев гулял по парку с самой прекрасной женщиной в мире. У сегодняшнего вечера оттенок черного винограда и запах Ее духов. Длинная шуба, тонкие шпильки, черная маска… Сегодня Она выглядит опасной, хищной и своевольной, хотя на самом деле Она – хрупкая и нежная. Эгинееву хотелось думать о ней, как об обычной женщине, но разве у обычных женщин бывают желтые глаза?

– Здесь красиво, – она, задрав голову вверх, любуется звездами, а Эгинеев – белоснежной кожей и сережкой-капелькой в полукруглой раковине уха.

– Звездная ночь – к морозу. – Он ответил невпопад, хотел сказать что-то совершенно другое, умное, своевременное, а вместо этого дурацкая примета.

– Куда уж больше, – она демонстративно ежится. – И так прохладно.

– Предложить даме куртку?

– О нет, что вы… дама не допустит, чтобы храбрый рыцарь замерз.

Она смеется и Эгинеев смеется вместе с ней. С ней вообще легко разговаривать, легко смеяться, легко гулять по темным аллеям, рассматривая небо в паутине голых веток, и не думать о том, что будет завтра. Завтра она и не вспомнит о таком несерьезном поклоннике, как капитан Эгинеев, завтра появятся другие, богатые и знаменитые. Как Шерев.

Настроение сразу испортилось. К чему эта прогулка, парк, смех?

– Знаете, мне всегда казалось, что в милиции работают одни чурбаны.

– Чурбаны?

– Да, этакие толстокожие, зацикленные на уголовном кодексе роботы, которые в каждом человеке видят потенциального правонарушителя. А вы выглядите нормальным человеком.

– А вы – нет. – Эгинеев ожидал, что сейчас она разозлится или обидится, но она снова рассмеялась. Смех у нее замечательный, хрипловатый, глубокий, чудесный смех чудесной женщины.

– Может, перейдем на «ты»? Или вам со свидетельницей положено исключительно на «вы»?

Химера

Я не знаю, почему позвонила именно ему, наверное, просто больше некому. Аронов, Лехин, Шерев, я больше не верила им, но молчать тоже не могла, как и оставаться в квартире. А вчерашний капитан выглядел нормальным человеком, обычным и уютным в этой своей обычности.

Я позвонила, я согласилась на встречу и теперь наслаждалась каждой минутой этого нечаянного свидания. Свидания? А ведь, пожалуй, верная мысль, у нас именно свидание, в противном случае мы бы беседовали о моих проблемах в каком-нибудь кабинете с обшарпанными стенами и портретом президента на стене, а не гуляли бы в парке.

А он забавный, этот капитан, пытается ухаживать – руку подложил, шутит – но делает это как-то неумело, словно бы в первый раз. Ну и пусть, главное, что мне здесь с ним уютнее, чем на всех званых вечерах сразу: не рассказывает пошлые анекдоты, руками за задницу не хватается и на толстый кошелек не намекает. Вечер чудесный, звезды, небо и все такое… не хватает лишь стихов, вздохов и робких поцелуев. Нет, пожалуй, с поцелуями я поспешила.

Зато выяснилось, что капитан Эгинеев не женат, во всяком случае, обручального кольца я не заметила, а Эгинеев не тот человек, чтобы выходя на прогулку… свидание, прятать кольцо в ящике стола. Не знаю, как так получилось, вроде бы разговор вертелся вокруг совершенно отвлеченных вещей, вроде погоды и приближающегося Рождества, но слово за слово, и я рассказала все. Вернее, почти все, моя жизнь, мое прошлое, мое лицо не имеют отношения к этой истории, они принадлежат мне одной и больше никому. А все остальное… ранение Аронова, его странное предложение, золотое общество, обитающее в золотом мире, стекло в туфлях, письма, камень, предупреждение, чай вместо коньяка…

Нет, про чай я тоже не сказала ни слова, уж не знаю, почему.

Эгинеев, как и в прошлый раз, слушал молча, лишь изредка задавал уточняющие вопросы, а когда я закончила, поинтересовался:

– Замерзла? Тут недалеко кафе есть, можно чаю горячего выпить или кофе… правда, там просто все.

– Пусть будет просто. – Свидание продолжалось. Джентельмен-Эгинеев предложил мне руку. Парочка получилась забавная – я почти на полголовы выше, в шикарном манто, дурацких сапогах на пятнадцатисантиметровой шпильке, а он – в китайском пуховике и туфлях из кожзама. Ник-Ник бы умер, Иван сочинил очередной непонятный стих, а Лехин… что сделал бы Лехин я не придумала, мы пришли в кафе, такое же маленькое и аккуратное, как парк. Пластиковая мебель, пластиковая посуда, закатанное в пластик меню. Чай имел привкус пыли, зато круглые, обсыпанные сахарной пудрой пончики выглядели аппетитно.

Аронов строго-настрого запретил мне есть «всякую гадость», а заодно выходить из дома, назначать свидания и столоваться в затрапезном кафе. Кафе, свидания и милицейские капитаны совершенно не вязались с образом Химеры.

– Все, что вы… ты… рассказала, очень серьезно. – Эгинеев хмурился, то ли для того, чтобы выглядеть серьезней, то ли потому, что думал. Он некрасивый, но обаятельный, куда обаятельнее харизматичного Ивана. А еще видит во мне не приз и подтверждение собственной крутизны, а обыкновенную женщину, которую можно вот так просто взять и пригласить в кафе.

– Тебя могут убить.

– Могут.