Философская мысль Китая. От Конфуция до Мао Цзэдуна

Совершенномудрый муж, понимающий все это, оказывается в состоянии усилить свою любовь и умерить свою жестокость, сделать более щедрой свою поддержку живых людей и более почтительным совершение им похоронных обрядов для умерших. И тем самым он будет следовать порядку, предначертанному Небесами. Тем самым как сын он радостно заботится о своем отце, как огонь загорается в дереве и оплакивает своего отца, как вода одолевает металл. Он служит своему правителю, как земля подчиняется Небесам. Следовательно, его можно назвать человеком «стихии»[8]. И точно так же, как каждая из пяти стихий занимает положенное ей место согласно установленному для них порядку, сановники, соответствующие этим пяти стихиям, стараются проявить себя до конца, демонстрируя способности на порученных им должностях».

За три столетия до того Мо-цзы провозгласил стихийные бедствия выражением недовольства Небес предосудительным поведением со стороны правителя. Это же самое утверждение появляется, как мы читали, в «Книге обрядов» («Ли цзи»). Дун Чжуншу возвел на ее фундаменте целое здание науки. В основу он положил свою систему хроники «Весны и осени» («Чунь-цю»), представляющей собой классический канон, считающийся лаконичным вариантом истории родного царства Конфуция в период 722–481 годов до и. э. Ее авторство ошибочно приписали Конфуцию. Дун Чжуншу выполнил исчерпывающий анализ природных явлений, описанных в данном труде, вместе с политическими событиями, которые им предшествовали. На этой основе, пишет он, каждый раз, когда в его собственные дни случался крупный пожар, наводнение, голод или прочие подобные бедствия, следовало только поискать в «Чуньцю» их причину и способ исправления ситуации.

Таким манером в период правления династии Хань конфуцианству привили великое множество псевдонаучных и даже магических воззрений. И этот новый сорт конфуцианства превратился, как его охарактеризовал китайский философ XX века по имени Ху Ши, в «великую искусственно созданную религию, в которой сплавились все элементы народного суеверия и государственной милости. При этом потребовалась известная рационализация ради устранения нескольких из наиболее ненадежных элементов с последующим тонким покрытием в виде маскировки под конфуцианскую и предшествующую конфуцианской классику. Тем самым достигнута видимость ее респектабельности и авторитетности. В этом смысле новое конфуцианство империи Хань действительно служило национальной религией Китая». В трудах нескольких мудрецов, служивших при дворе династии Хань, можно отыскать описание Конфуция как своеобразного божества, сына известного легендарного Черного императора. Появились воспоминания о том, как во время его рождении над местом такого таинства в воздухе повисли духи и драконы.

Все это весьма отличается от теории нашего ученого из царства Лу, но существует еще один аспект конфуцианства, появившегося при династии Хань, способный встревожить Конфуция еще больше, если бы он вдруг о нем узнал. Мы видели, что в конфуцианском авторитаризме Сюнь-цзы уже появился акцент на стратификации общества, хотя страта еще не закреплялась категорией наследования. Ученые, как конфуцианцы, так и все остальные, постоянно склонялись к тому, чтобы однозначно считать себя элитой, слепленной из чего-то намного лучшего, чем «простая глина». Так, Дун Чжуншу в споре с Мэн-цзы по поводу высказанного им предположения о добром естестве человека говорит, что здесь мы имеем дело совсем не с тем случаем, так как иначе людские массы назвали бы «слепыми», подразумевая при этом, по-видимому, их «глупость». «Небеса, – утверждал он, – наделили простой народ исходным материалом для формирования у него добродетели, но люди не могли воплотить в себе добро. Поэтому Небеса учредили престол царя, чтобы тот сделал их добрыми; таким видится намерение Небес… Царь облечен Небесами долгом обучения своего народа искусству развития в себе потенциальных добродетелей, скрытых в нем». Облеченный такой миссией со стороны Небес, правитель видит в Небесах своего родителя, и поэтому он совершенно справедливо зовется «Сыном Небес».

Представляется практически неизбежным, чтобы метафизика эпохи династии Хань как идеология, скроенная специально под эту империю, послужила императору в интересах придания его положению сверхъестественного обоснования, в котором Конфуций старался отказать правителю. Точно так же неизбежно метафизика играла на руку сторонникам становления монархического деспотизма. Итак, при дворе императора У-ди появляется сановник, никакого отношения не имеющий к конфуцианству, объявивший, будто конфуцианской догмой императору предназначается руководящая роль в государстве, а его министры должны неукоснительно выполнять его волю. Поэтому вполне естественно, что кое-кто из китайских ученых пришел к заключению, будто император У-ди высоко ценил конфуцианство как аристократическую доктрину, удобную для установления авторитарного правления.