Флоузы

Совершенно иначе, однако, чувствовали себя в это же время Миркин и те работники акцизного управления, что вновь приехали сейчас в Гексам. Особенно не в себе был Миркин, не подозревавший, что ему предстоит еще долго пребывать в таком состоянии. Он и не мог бы снова стать самим собой, поскольку уже не понимал, какое же его «я» — настоящее. Старший инспектор налоговой службы (из отдела по дополнительному налогообложению, специализирующийся по случаям уклонений от уплаты налогов), он снова лежал в больнице без каких-либо видимых повреждений, но внутренне совершенно искалеченный многочисленными последствиями полученного на болоте облучения волнами ультранизкой частоты. Его состояние приводило в полное замешательство врачей, которые никак не могли разобраться, о каком заболевании говорят симптомы этого пациента. С одного конца своего тела он постоянно мелко дрожал. С другого же конца столь же постоянно пребывал в прекрасном состоянии. Врачи никогда не сталкивались с чем-либо подобным. Причем только после того, как приехавший посмотреть столь необычного больного доктор Мэгрю посоветовал положить в гипс обе его ноги вместе, чтобы они перестали вибрировать, — только после этого Миркина удалось уложить в постель. Но и тут он продолжал то завывать, то взлаивать, а то вдруг начинал требовать, чтобы ему принесли должностную инструкцию или дополнительные документы на проверку. В конце концов ему просто заткнули рот кляпом, а голову обложили пузырями со льдом, добавив в них для тяжести свинца, чтобы голова не дергалась.

— Он определенно свихнулся, — бесплатно проконсультировал больного доктор Мэгрю, наблюдая, как старший инспектор дергается и подпрыгивает на кровати. — Лучше всего было бы поместить его в войлочную палату[31]. Для него это было бы самое безопасное. И к тому же войлок заглушал бы шум.

— Да, желудок у него совершенно ничего не удерживает в себе, — согласился врач, пригласивший Мэгрю на консилиум, — и шум от него стоит очень неприятный.

Как будто специально для того, чтобы еще более затруднить установление верного диагноза, Миркин — к которому до сих пор не вернулся слух — не отвечал на вопросы, даже когда у него пробовали узнать его имя и адрес, а когда у него вынимали кляп изо рта, начинал выть еще громче. Его вытье привело к тому, что за стенкой, в родильном отделении больницы, пациентки стали жаловаться и требовать, чтобы этого психа перевели куда-нибудь в такое место, откуда его не было бы слышно. Доктор Мэгрю немедленно согласился с этим и выписал направление в местную психиатрическую больницу на том совершенно естественном основании, что человек, противоположные части тела, которого со всей очевидностью рассогласованы между собой и который, по всей видимости, потерял память, — такой человек страдает неизлечимым раздвоением личности. В итоге мистер Миркин — при полном сохранении его анонимности, что отвечало профессиональным требованиям налоговой службы, — сам превратился всего лишь в статистическую единицу, был взят на казенный кошт, занесен в положенные списки и реестры и помещен в самую изолированную, хорошо обитую войлоком палату.

Тем временем сотрудники акцизного налогового управлений были слишком обеспокоены приключившейся у них самих потерей слуха и без энтузиазма относились к перспективе новой поездки во Флоуз-Холл. Они занимались тем, что направляли друг другу и адвокатам письма и памятные записки по вопросу о том, какие действия могли бы быть предприняты против министерства обороны в возмещение ущерба, нанесенного им вследствие того, что в ночь проведения рейда они не были заранее предупреждены о том, что вторгаются на артиллерийское стрельбище. Дело оказалось весьма затяжным еще и потому, что военные власти категорически отрицали, будто бы учебные стрельбы ведутся в ночное время. Не способствовала ускорению дела и оговоренная правилами необходимость получить от всех замешанных в нем работников акцизного управления подробные, собственноручно написанные объяснения по поводу всего происшедшего.