Фригорист

Данилыч подавленно молчал, мысленно вороша факты из своей биографии. Так, жену зовут Люся, внучку – Оля, сам я, думал Данилыч, Штерн Виктор Данилович, немец Поволжья, занимаюсь рыбками, вчера был на рыбалке, привез два мешка рыбы, Люська изжарила четыре леща, десяток я повесил сушиться, сегодня получил двести сорок три рубля, ко мне должна прийти Сашка, у меня с ней стрелка… Данилыч чуть не ударил себя по лбу и не подпрыгнул. Он поглядел на часы, кожаный истертый ремешок которых сдавливал его запястье. Как же я ей все объясню? А если этот призрак и не призрак вовсе, если это настоящий Сергей?.. Бр-р-р… ну, вдруг… Он узнает, что мы с Сашкой… Данилыч смущенно кашлянул и хмуро посмотрел в окно. До назначенной встречи оставалось чуть больше часа.

– Чего-то я тебя не узнаю, – недружелюбно хмыкнул Стрелков.

– Я тебя тоже, – мрачно усмехнулся Данилыч, отчего у него болезненно сжалось сердце.

Он вдруг подумал об их общем со Стрелковым приятеле, Виталике. Тот работал психоаналитиком, пока не запил.

Потерял работу, но сердобольная мама, занимавшая высокую врачебную должность в городском наркологическом диспансере, вылечила сына, а потом устроила его к себе на работу. И это преображение иначе, как чудом назвать было нельзя. Алкоголик запойного типа превратился во врача, лечащего от алкогольной зависимости. Данилыч, не склонный к рефлексии, посмеивался над эрудицией Виталика. То обстоятельство, что они вместе пили, уравнивало Виталика с ним в его глазах. Все ученые выкладки целителя, которыми он, находясь под газом, любил похвастаться перед друзьями, Данилыч считал ерундой. Но теперь он вспомнил о Виталике. Как-то Виталик привел к Данилычу в лабораторию молоденькую депрессивную девушку, так как у него дома его ждала чудесно исцеленная им и постоянно игнорируемая, но по уши влюбленная в него студентка мехмата. Данилыч выделил им для «занятий» комнату поменьше, а сам колготился с барбусами. И вот слышит он из комнаты тихий, но убедительный голос Виталика: «А ты не беги от нее, покорми свою депрессию мороженым, поиграй с ней…»

«Беляк – это ж тоже психическое расстройство, – соображал Данилыч, – с ним можно, значит, как с депрессией… Поговорить… прикинуться – авось и пройдет». От этой мысли на его душу снизошел покой, в котором была некоторая, тем не менее, безысходность, охарактеризованная однажды Виталием как важная составляющая посталкогольного состояния.

– Да-а, – тяжело вздохнул Стрелков, усаживаясь на табурет, – меня узнать трудно. Нет, ну ты хорош! Не думал, что ты такой дремучий.

Данилыч услышал стук, слышимый обычно когда человек стучит костяшками пальцев по лбу.

– Я чуть не озверел, – устало продолжал успокоившийся немного Стрелков, – сколько, думаю, талдычить можно? Мы ж в космическую эру, мать твою, живем, каких только экспериментов не проводят! Лекарство от СПИДа ищут, генетикой не хило занимаются, свиней клонируют. Вот и меня клонировали, – после небольшой паузы с горькой усмешкой добавил он. – Я ж тебе сказал, как это случилось.

Он натянуто рассмеялся. Данилыч опасливо посмотрел в пустоту, под которой шевелилась табуретка, и растерянно пожал плечами.

– Я, конечно, понимаю, – вел неспешный разговор Стрелков, – в это трудно поверить, но и меня понять можно! В этой засекреченной лаборатории даже двери по отпечаткам пальцев открываются. Всех там покоцали, а я в живых просто чудом остался, – бутылка пива взлетела вверх и раздалось знакомое бульканье, – благодаря тому, что невидимым стал. О! Хочешь фокус покажу?

Стрелков снял пиджак и накрыл им маленькую кривую настольную лампу, стоявшую на подоконнике. Лампа исчезла.

– В цирк записываться можно, – надсадно засмеялся Сергей, отчего у Данилыча по телу забегали мурашки. – А профессора я этого видел, он жив остался. Уж я-то спрошу с него по полной программе, можешь мне поверить! – мстительно процедил он.

– И что же теперь будет? – выдавил из себя Данилыч в рамках плана «игры с расстройством».

– А хрен его знает! – с деланной беззаботностью ответил Стрелков, – Жить будем, пиво-водку пить… А вот с бабами… – он призадумался.

– Да-а-а, – сочувственно вздохнул Данилыч, – доказать будет трудно.

– А и доказывать нечего! – вскипел Стрелков, – ежели я есть, ну, тело – просто его не видно – значит, и хрен на месте, – он опробовал названное место и остался доволен, – им что, сучкам надо? – просиял он, – чтобы их трахали.

Иной мужик видим, даже очень видим, – злорадно хихикнул он, отчего Данилыч совсем упал духом, ибо был уверен, что происходящее – плод его расторможенного сознания, – а инструмент не работает. Вот и мыкаются по любовникам, разводятся, отношения выясняют, морду друг другу бьют! У нас с Галькой все в порядке, слава Богу! А все почему? – ораторствовал Стрелков, – потому что в постели все путем и потому что я ее в строгости семейной держу!

Семейной строгостью Стрелков называл патриархальное устройство семьи, в которое верил как католик в мессу.