Гай Иудейский

Когда закончился срок его ультиматума, а статуи императора, то есть мои, не допустили в храмы, он велел их поставить туда насильно. Когда толпа пыталась этому помешать, он велел солдатам смертно бить людей направо и налево, не разбирая, кто перед ними — женщины, дети или старики. Тогда же побито было много народу.

Но если кто-нибудь подумает, что это испугало людей, то ошибется. Это испугало бы кого угодно, только не евреев. Все еврейское население Александрии вышло на улицы. Флакк было распорядился разогнать толпу, но разогнать несколько десятков тысяч человек не так просто (а по некоторым данным, их и вообще было больше ста пятидесяти тысяч). Для этого нужно организовать специальную войсковую операцию. Флакк вполне был готов к этому, но не хотел терять времени и решил еще раз испробовать метод устрашения вместе с очередным унижением евреев. Были схвачены тридцать восемь человек, самые уважаемые народом люди — влиятельные члены верховного совета, философы. Их заковали в цепи, на глазах у всех проволокли по улицам в цирк и здесь, под гиканье ликовавшей александрийской толпы, подвергли бичеванию. Да, им было больно, и они вопили от боли. Им было страшно, и они визжали от страха. Но разве хотя бы один из них покаялся! Ни один. Они молили о пощаде, но никто не желал подчиняться.

Флакк пригрозил уничтожить все еврейское население, и я не поставил бы и пару мелких монет за того, кто усомнился бы в этом. Если бы не мерзкая, позорящая Рим алчность Флакка; ему бы цены не было. Он бил евреев на улицах, сажал их в тюрьмы, обирал до нитки (правда, в этом случае казна государства не выигрывала ничего, зато его собственный карман оказывался в очень даже значительном выигрыше). Он решительно запрещал их богослужения и сходки, приказывал есть свинину и кормил их насильно и, главное, заставлял поклоняться и приносить жертвы нашим богам.

Должен признаться, что, несмотря на все его, в данном случае, похвальное рвение, результат оставался минимальным, а вернее, результата не было вовсе. Если человеку запихивают в рот кусок свинины, а потом принуждают проглотить, и он все-таки проглатывает — это не означает еще, что он подчинился, чтит императора и забыл своего проклятого бога.

По сути, Флакк не был виноват, никто бы не сделал своего дела лучше, чем делал его он. Но я был разгневан, и гнев мой обрушился на Флакка. Понятно, что поводом для вызова его в Рим оказались его алчность и мздоимство. Мое решение пришлось сенаторам по вкусу — многих из них привлекала его «хлебная» должность, и всякий мечтал пристроить на нее какого-ни-будь своего родственника. Флакк еще хорошо отделался — тут наворованные им деньги бесспорно сыграли свою роль, — он был приговорен всего лишь к изгнанию, хотя первоначально ему угрожала смертная казнь.

Воспользовавшись этим обстоятельством, евреи Александрии прислали в Рим свою делегацию. Ее возглавлял некто Филон [23], по прозвищу Филон Александрийский. Говорили, что он философ и очень уважаемый народом человек. Но я не любил философов — кому нужны их абстрактные умствования! Мне вообще всегда казалось, что все они мошенники и всю свою философию придумывают только для того, чтобы казаться выше других и получать от этого какие-то блага. А главное — ничего не делать: сиди себе, изрекай нечто непонятное для других и требуй за это непонятное уважения и денег. А некоторые (я знаю парочку таких — один сенатор, другой просто богатей) поддерживают этих бездельников, носятся с ними, держат их возле себя. Пусть обманывают кого угодно, но я-то понимаю, что все это небескорыстно — кто поддерживает этих мнимых умников, тот и сам хочет прослыть умным: «Никто не понимает мудреца, а я один понимаю». Следовательно, тебе больше почета. А где много почета, туда и деньги стекаются. Так что эти богатые хитрецы есть такие же мошенники, как и мнимые мудрецы. И этот Филон Александрийский, я уверен, из их числа.

Меня просили принять его, но я отказался. Во-первых, пусть никто не думает, что достаточно называть себя философом, чтобы сильный мира сего жаждал общения с тобой. Во-вторых, у меня были и другие резоны. Я знал, о чем он будет просить меня. Он будет просить, чтобы я отменил свое решение о постановке своих статуй в их храмах. Будет убеждать меня, что евреи, как никто, преданы Риму и императору и что для таких ценных подданных я мог бы сделать исключение. Может быть, я и мог бы сделать исключение, но вопрос не в этом. Все дело в том, что, уговаривая или убеждая меня не ставить собственные статуи в их храмах, этот мошенник как бы открыто будет смеяться мне в лицо — ведь, согласившись отменить свое решение, я, получается, признаю, что я не бог. А он, выходит, заранее не признает меня богом и никогда не признает.