Гайдук Станко

— Пусть расспросит его. Вот ужо повеселимся! — воскликнул Груша, и глаза его увлажнились. — Ты и представить себе не можешь, каково жить среди вечного недоброжелательства! Эх, если б мне было кого женить да выдавать замуж! Один я как перст. Я бы все отдал, чтоб только люди меня понимали… Я, брат, муравью и тому не желаю зла, а уж про человека, божье творение, и говорить нечего… — И он со вздохом опустил голову.

«Ему и вправду трудно», — с сочувствием подумал Иван и сказал:

— Не печалься, дорогой ага. На то мы и люди, чтоб ошибаться. Ты был здесь чужаком, вот тебя и сторонились. Думали, может, ты гнушаешься нашим разговором… Но теперь другое дело! Я, я, — он вдруг перешел чуть ли не на крик, — я поговорю с людьми, скажу им, какой ты хороший человек, какой ты…

— Не надо, не надо, Миражджич! Я хочу, чтоб они сами убедились в моем добросердечии!

— Пустая затея! Много воды утечет, пока они убедятся. Предоставь это лучше мне! Скажу по совести, я первый тебе не верил. Мы не привыкли, чтоб турки нам улыбались. И вот когда я первый раз увидел, какой ты приветливый, то подумал: «От этого добра не жди!» Ей-богу! Но теперь… теперь я стану говорить другое.

Груша ничем не выдал своей безумной радости.

— Не будем об этом говорить… Лазарь мне нравится. Хочу видеть его веселым и счастливым, тогда и я повеселею. Хочу быть его сватом!

— Я не против. Сегодня же передам Севичу, — сказал Иван.

— Сначала пришли ко мне Лазаря. Я спрошу его, по душе ли ему это дело.

— Ну что же, пришлю!

— А потом, я сам хочу его обрадовать. Сделай мне такое одолжение!

— Пожалуйста! Приду домой, сразу же его и пошлю. — И Иван поднялся.

— Садись, садись. Куда спешишь?

— Никуда! Думал, дела у тебя.

— Нет у меня никаких дел. Садись. Одного мне хочется — приятной беседы… Садись.

Иван сел.

— Скажи мне, Иван, по совести: кто из вас больше всех меня ненавидит? — И турок уставился на Ивана.

— Да почти все!

— Знаю, знаю… Кто первый настроил людей против меня?

— Ну, как тебе сказать… не знаю. Вроде бы священник. Очень ты ему не понравился. Как сейчас помню его слова: «Он турок и потому не может желать нам добра. Я бы хотел, чтобы он по-турецки со мной распрощался».

Груша закусил губу и принужденно засмеялся.

— Ха-ха-ха-ха! Добрый человек, добрый священник! Плохо он думал…

— Видно, так, — обронил Иван.

— Но я не сержусь на него. Передай ему поклон и скажи, что я всегда знал, чья это работа. Но я не сержусь. Он добрый человек и примерный священник. Я рад, что он такой. А обо мне он станет говорить другое, когда получше меня узнает. А как кмет Йова?

— Кто? Кмет? Он думает о тебе то же, что и священник. Они словно на одном корню выросли: все делают сообща. Но ты не беспокойся. Стоит мне им только слово молвить…

— Ты и представить себе не можешь, как мне приятно, что между вами такое согласие. Это хорошо. Только одна паршивая овца к вам затесалась.

— Жаль мне Алексу, — вздохнул Иван. — Как увижу его, простоволосого, с трубкой в руках, то чуть не плачу. Прекрасный был человек! Лучше б он его при рождении удавил своими руками, чем растить себе на беду.

— Как он сейчас?

— И не спрашивай. Его совсем не видно. И к нему никто не ходит, и к себе он никого не зовет. Сдается мне, что он малость повредился в уме…

— Ну, брат, надо смотреть за детьми.

— Что поделаешь! Видать, такая его доля. И все равно мне жаль его, как родного брата… Сколько хлеба-соли я с ним разделил, и то больше в его доме, чем в своем…

Беседа их затянулась надолго; Груша задавал вопрос за вопросом, а Иван только отвечал. По своему простодушию он выложил турку даже такое, о чем бы следовало помалкивать.

Убедившись, что Маринко его не обманывал, что черноомутцы действительно люди гордые и сердечные, Груша наконец решил довести дело до конца.

— Послушай-ка, Иван, брат, поговори с людьми. Скажи им, что я совсем не такой плохой, как они думают.

— Не беспокойся! Сейчас же пойду к священнику. Расскажу ему все, как есть, — молвил Иван, вставая.

— Скажи ему, что я не держу на него зла.

— Не учи меня, дорогой ага! Мы тоже не лыком шиты: соображу, что сказать… Вот увидишь, как мы все поладим и станем добрыми друзьями! Поверь мне, как только ты узнаешь, что за люди черноомутцы, то никогда не захочешь их покинуть.

— Я бы хотел жить здесь до самой смерти!

— До свидания, дорогой ага!

Груша протянул ему руку:

— До свидания, Иво, брат! Не забудь поговорить с Севичем.

— Как можно забыть! Сегодня же схожу к нему.

— Знаешь, я люблю Лазаря, как родного сына!

— Спасибо! До свидания!

— Счастливо!

Иван был растроган. По дороге он думал о словах Груши. Ему казалось, что и среди односельчан не много найдется таких сердечных людей, как Груша.

«Но… я в долгу не останусь. Для начала расскажу священнику и Йове, какой он приятный человек. Как плохо мы о нем думали! Как заботится о моем Лазаре! Но ведь Лазарь и вправду парень хоть куда! А какой хозяйственный! Я бы за все блага земные не стал стрелять в Алексу, а он не такой; за свое добро он готов человека убить. Как тут его осудишь?»