Гайдук Станко

Груша с порога следил за Иваном, пока тот не исчез в лесу. Потом он вернулся к себе, потребовал кофе и закурил. В густых клубах дыма ему виделась прекрасная картина.

«Ну, ну, Черный Омут! — смеялся он. — Глаза у вас повылезут от моего благословения! Я дам вам такой мир, что потом и сам господь бог вас не помирит… Пустили козла в огород…»

РАСКОЛ

Иван вернулся домой в самом отменном расположении духа. Навстречу ему выбежали внуки. Иван любил придумывать им разные прозвища.

— Эй ты, малыш!.. Ты что бегаешь босиком? Почему мать тебя не обула? Смотри, какая обувка на Лохматке, а если Лохматка еще и нос вытрет, станет писаной красавицей!

Пошутив с детьми, он вошел в дом.

— А где Лазарь? — спросил он свою жену Крсма́нию.

— Во дворе.

— Позови его.

Вскоре явился Лазарь.

— Лаза, сынок, — начал отец, глядя на него ласковым взором. — Ступай-ка к субаше, он звал тебя зачем-то.

— Хорошо, отец.

Лазарь направился к двери, но Иван окликнул его.

Лазарь обернулся.

— Это правда?

— Что, отец?

— Ах ты проказник!

Лазарь молча опустил очи долу — он понял взгляд отца.

— Ха-ха-ха-ха! Поглядите-ка на него! Жениться собрался, а отцу молчок! Знай же, что я давно про то слышал. Удивляешься? Да, слышал, а от кого — не скажу… Ладно уж, иди, иди! Посмотрим…

Лазарь вышел. От переполнявшей его радости он едва не забыл зайти к священнику. Он уже миновал его дом. Пришлось вернуться. Священник и кмет сидели у огня.

Лазарь снял шапку и поцеловал им руки.

— Здравствуй, Лаза! — приветствовал его священник. — Что скажешь?

— Отец просил прийти к нему, если ты свободен, хочет сказать тебе что-то важное.

— Хорошо, Лаза, хорошо.

Лазарь опять поцеловал им руки и галопом помчался к Груше.

— Вот увидишь, — продолжал священник прерванный разговор, — теперь случится то самое, что я тебе еще тогда предсказывал. Станко все время стоит у меня перед глазами. Не может человек так закипеть ни с того ни с сего. Ты видел, как он преобразился, в один миг превратился из ребенка в мужчину…

Кмет молчал.

— Я еще в тот вечер многое передумал, — продолжал священник. — Всю ночь глаз не сомкнул. Думал, не берем ли мы греха на душу? А потом вспомнил, как Алекса испугался, и тут меня опять сомнение взяло. Видел бы ты его в тот день, когда я читал молитву над ребенком! Я и то чуть не прослезился! Нелегко смотреть на стариковские слезы.

— Ну конечно! А знаешь ли, какой он был у общины, когда кинулся с ножом на Маринко?..

— Надоело, брат, человеку! Нелегко это! Он ни в чем не виноват. Молодость мы с ним вместе провели, были пастухами, и никогда, никогда он чужой пылинки не тронул.

— Так-то оно так, — сказал кмет. — Но что поделаешь? Деньги-то нашли у него. При всем желании мы не смогли бы его защитить.

Священник задумался. Огонь в очаге потрескивал.

— К Ивану пойдешь? — спросил кмет после долгого молчания.

— Можно. Пошли вместе.

— Пошли.

Священник встал, надел отделанный бахромой гунь и взял свой посох.

— Стойя! — обратился он к попадье. — Если ко мне кто придет, то пусть подождет. А ежели что срочное, то пошли к Ивану, я буду там.

Священник и кмет отправились к Ивану. По дороге оба молчали, словно воды набрали в рот.

Путь их лежал мимо дома Алексы. Хозяин без шапки стоял во дворе и смотрел на небо, а ветер развевал его седые волосы.

Кмет Йова печально покачал головой.

— Лучше б ему умереть!

— Лучше, — согласился священник. — Тяжело ему. Сдается мне, что он с ума свихнулся.

— Бедняга! — вздохнул кмет.

И они прошли мимо дома. А на сердце им будто скала навалилась.

Иван встретил их с радостной улыбкой.

— Как по заказу оба явились!

— Вот и мы, — сказал священник, здороваясь.

Домочадцы стали прикладываться к его руке.

— Садитесь, — пригласил Иван. — Дети! Принесите ракию!

Все сели. Подали тыкву с узеньким горлышком.

Пожалуй, надо рассказать, как пили наши деды.

Мачва не богата виноградниками. Вина здесь было немного, да и требовалось оно не так уж часто — его пили только в день святого причастия да на поминках. Но зато в Мачве в изобилии росли яблоки и слива. Мачванская сливовица и яблочная водка славились в те времена. Напитки эти имелись в каждом доме, и всякого гостя непременно потчевали одним из них.

Яблочную водку пили из выдолбленных тыкв или баклаг — у кого что было, а сливовицу — из тыковок с таким узким горлышком, что водка через него едва цедилась. Проходило две-три минуты, прежде чем набирался один глоток.

Священник немного отпил и передал тыкву кмету.

— Вот это да! Добрая ракия, такой много не выпьешь, да и сосуд как раз по ней!

— Ха-ха-ха! — смеялся Иван.

— Правду говоришь ты, отче, — сказал кмет, насладившись питьем. — Горлышко в самый раз, шире и не нужно.

— Это мой Лазарь смастерил. Он ведь в этом деле собаку съел.

— Чем занимаешься? — спросил священник, немного помолчав.

— Чем тут можно заняться?! — воскликнул Иван. — В этакий-то дождь и носа из дому не высунешь. Сижу вот и разговариваю с детьми. Вчера очистили немного кукурузы, а сегодня… Сходил к субаше.

— К субаше? — удивился священник.

— Да, он присылал за мной.

— А зачем?