Гиганты

Благодарности

Переводчики благодарят Кия Хана за помощь в вычитке рассказа.

— AG/XN

Питер Уоттс “Гиганты”

Он спал уже не одну эпоху, пока вселенная медленно угасала вокруг. На человеческий взгляд он мертв. Даже машины с трудом различают химические процессы в его клетках: древняя молекула сероводорода, сжатая в объятиях гемоглобина; электрон, лениво перемещенный по какому-то метаболическому пути пару недель назад. На Земле когда-то существовала простейшая форма жизни, глубоко в скалистом основании коры, на полпути к мантии: империи зарождались и умирали за время одного лишь вдоха этих микробов. По сравнению с Хакимом, их жизни пролетали за мгновения. (По сравнению со всеми нами. Я был точно так же мертв всего неделю назад).

Я всё еще не уверен, стоит ли его оживлять.

Прямые линии подрагивают в своем бесконечном марше вдоль оси абсцисс: молекулы начинают сталкиваться друг с другом, температура тела растет на мельчайшие доли градуса. Одинокая искорка  мерцает в гипоталамусе. Еще одна – в префронтальной коре: мимолетная мысль, освобожденная из янтаря, срок годности которой истек еще тысячелетия назад. Милливольты, пробегая по какой-то случайной траектории, отражаются в дрожании век.

Тело содрогается и пытается вдохнуть, но пока еще слишком рано: там внутри всё еще аноксия – чистый H₂S тормозит все процессы и заглушает машину жизни до тихого шепота. Шимп начинает кислородно-азотное промывание. Рои светлячков расцветают в показателях секций Легочная и Сосудистая. Пустая оболочка Хакима наполняется внутренним светом: красные и желтые изотермы, пульсирующие артерии и триллионы пробуждающихся нейронов пробегают пунктиром по полупрозрачной модели его тела у меня в голове. Вдох. На этот раз настоящий. Еще один. Его пальцы подергиваются и дрожат, отстукивая беспорядочное стаккато по поверхности саркофага.

Крышка открывается. Мгновением позже открываются его глаза – все еще расфокусированные и залитые мглой сонного слабоумия. Он меня не видит. Он видит мягкие световые пятна и расплывчатые тени, слышит слабое глубинное эхо работающих вокруг машин, но его разум всё ещё там, в прошлом, и настоящее для него пока не наступило.

Шершавый язык мелькает на мгновение, пытаясь облизать пересохшие губы. Питьевая трубка выезжает из гнезда и тычется ему в щеку. Он сосет её рефлекторно, как новорожденный.

Я наклоняюсь, чтобы войти в то, что в данный момент заменяет ему поле зрения:

— Восстань, Лазарь.

Это закрепляет его в реальности. Я вижу, как фокус возникает в его глазах, и прошлое потоком врывается в его сознание. Я вижу, как память – факты и слухи – загружается, цепляясь за мой голос. Спутанное сознание уступает место чему-то более острому. Хаким смотрит на меня из своей могилы, и его взгляд режет, как обсидиан:

— Чертов ублюдок, — говорит он, — не могу поверить, что мы тебя до сих пор не убили.

* * *

Я даю ему время. Спускаюсь в лес оранжерей, брожу в бесконечном лабиринте сумеречных  пещер, пока он учится снова быть живым. Здесь, внизу, я едва могу видеть свою собственную вытянутую руку: серые пальцы, легкие сапфировые штрихи. Фотофоры мерцают вокруг как тусклые созвездия, каждая крошечная звезда подсвечена светом триллионов бактерий: фотосинтез вместо термоядерной реакции. Полное одиночество на «Эриофоре» невозможно – Шимп всегда знает, где ты находишься – но здесь, в темноте, можно хотя бы почувствовать его иллюзию.

Но тянуть время бесконечно невозможно. Я просматриваю тысячи потоков данных, поднимаясь из глубин астероида, и нахожу Хакима на мостике правого борта. Наблюдаю, как он старательно вводит запросы и обрабатывает ответы, кусочек за кусочком возводя карточный домик понимания. Система заполнена мусором – материала для очередной стройки более чем достаточно. Смотрим данные ретрансляторов и... – что происходит? – ни внутрисистемных строительных лесов, ни полусобранных врат, ни астероидных добытчиков или флота фабрикаторов. Тогда почему?..

Смотрим системную динамику. Точки Лагранжа. И здесь ничего, хотя и есть как минимум три планетарных тела и – вот оно – их орбиты...

Наша орбита...

Когда я присоединяюсь к нему во плоти, он стоит, застыв перед тактическим монитором. Яркая точка без измерений висит в центре: «Эриофора». Ледяной гигант, темный и массивный, нависает по левому борту. Красная звезда – на порядки огромнее – бурлит в отдалении позади него. (Если бы я вышел наружу, то увидел бы сияющий огненный барьер, протянувшийся на половину видимой вселенной и лишь слегка искривляющийся к самому горизонту. Монитор уменьшает его до вишневого шарика, плавающего в аквариуме). Миллионы кусков детрита – от планет до крошечных обломков размером с гальку – проплывают вокруг. Мы даже не на релятивистской скорости, а Шимп всё равно не успевает присвоить им всем идентификаторы.