Гитлер и Габсбурги

Гитлер открыто и подробно высказал свои надежды на войны, завоевания и порабощение тех, кого считал низшей расой. Ни один известный истории душегуб или массовый убийца никогда еще так нагло не похвалялся на весь мир своими планами. Гитлер заявлял, что вся Европа будет управляться немецкой «расой господ», а остальные будут низведены до положения союзников Германии или ее рабов. На первой же странице он утверждал, что первой завоюет Австрию.

К середине тридцатых годов Гитлер уже не был расистским автором книги, которую многие купили, но так и не прочли. Он стал опасно могущественным диктатором одной из крупнейших стран Европы и собирался претворять свои расистские бредни в реальность. Фантазии Гитлера разрастались как раковые метастазы, угрожая миллионам ни в чем не повинных людей.

В ответ Максимилиан Гогенберг сделал нечто такое, для чего ни у кого в Австрии не нашлось ни мужества, ни дерзости, ни положения. В двадцатую годовщину сараевского убийства, 28 июля 1937 года, он публично высказался о гибели своих родителей. Как и Гитлер, Макс верил в силу слов. Своей трибуной он избрал не чешское или австрийское издание, а французский журнал, который читали два с половиной миллиона человек, крупнейшее общественно-политическое издание в Европе[578]. Для дискредитации Германии Максу нужна была самая большая аудитория. Он писал:

[Франц-Фердинанд] предвидел образование федерального объединения всех национальных групп, составлявших Австро-Венгерскую империю, и оптимальный учет интересов каждой нации в непростых проблемах Дунайского региона… Но такой союз национальных групп, управляемый из Вены, угрожал бы интересам определенных кругов, которые вынашивали проекты аннексии и завоеваний. Планы моего отца смущали их, и, чтобы предотвратить их выполнение, они вооружили в Сараево тех мерзавцев, которые подняли руку на мир, как огня боявшийся любой резни[579].

Главный тезис его статьи вызвал яростные споры во всей Европе, особенно в Австрии и Германии: «Этот проект очень волновал Берлин и подтолкнул тайную полицию Германии к тесному сотрудничеству с заговорщиками и подготовке сараевского убийства»[580].

Было не совсем ясно, говорил ли герцог Гогенберг о коварстве германской и сербской тайной полиции или обвинял высокопоставленных лиц и правительства одной или обеих стран в подготовке убийства его отца, но эти слова вызвали сильнейший антигерманский отклик по всей Австрии. В статье Максимилиан писал, что как раз в то время Гитлер призывал к аншлюсу, к аннексии Австрии Германией.

Слова Макса разъярили Гитлера, нацистское руководство и австрийских нацистов, которых становилось все больше[581]. Вскоре даже спортивные соревнования получили отчетливый политический привкус. На венском стадионе вспыхнула потасовка перед футбольным матчем Австрия – Италия, когда игрок австрийской сборной «показал своим противникам нос и его сбил с ног один из итальянских игроков… Четыре итальянца получили тяжелые травмы»[582]. Бенито Муссолини в ответ выставил австрийскую футбольную команду с соревнований на кубок Центральной Европы, которые проводились в Италии[583].

Напряжение росло, и призывы Гитлера к расовой чистоте и германскому национализму достигли в конце концов крошечного горного городка Радмер, где тихо проживал Эрнст с женой и новорожденным сыном. Американский посол Мессерсмит сообщал об активизации нацистов в Штирии, Верхней Австрии и Каринтии, где герцог и герцогиня Виндзорские проводили медовый месяц[584]. Приветствия «Хайль Гитлер» и публичная поддержка нацистов вынудили канцлера Шушнига приказать местным властям подавлять там малейшие проявления деятельности нацистов. Пронацистские настроения некоторых ближайших соседей Эрнста убедили его возглавить силы местной антинацистской самообороны[585]. София Ностиц-Ринек жила в самом центре чехословацкого «лоскутного одеяла» из чехов, словаков, венгров, поляков и немцев и тоже понимала, насколько опасна риторика Гитлера.

Но не все были столь прозорливы. В октябре 1937 г. британский премьер-министр Невилл Чемберлен уговорил Эдуарда Галифакса, своего министра иностранных дел, начать «свободные, неформальные встречи с руководством нацистов»[586].

Максимилиан писал Софии, что опасается коварства нацистов, но тогда же, осенью, Чемберлен в письме к сестре упоминал о своих «далеко идущих планах умиротворения Европы и Азии и окончательного контроля безумной гонки вооружений»[587]. Вернувшись из Берлина в Лондон, лорд Галифакс записал: «Национализм и расизм – две страшные силы, но я не сказал бы, что какая-то из них неестественна или аморальна»[588].

София вспоминала, что в предвоенные годы все время молилась о чуде. В Праге множество церквей, и она часто посещала их, но больше всего любила кармелитскую церковь Богородицы Торжествующей, совсем недалеко от ее дома на Мальтийской площади[589]. Там хранилась легендарная статуя Пражского Иисуса-младенца. Многие католики обращались к нему в надежде на чудо. София была одной из них.