Гладиаторы

— Очевидно, что она принадлежит всем нам, — сказал он, — и, клянусь сандалиями Афродиты, она так прекрасна, что и я, как все остальные, заявляю на нее свое право! К несчастью, однако, мы не можем терять времени в эту минуту, хотя бы ради прекраснейших глаз, какие когда-либо блестели под покрывалом. Оставьте ее на несколько часов в стороне. Ты, Гирпин, взял ее в плен, ты и позаботься о том, чтобы она не исчезла. Что касается бретонца, то нам точно так же выгодно бы и его сохранить у себя. Мы найдем чем занять его длинные руки, когда окончим свою затею. А покуда, братцы, сомкните ряды и приготовляйтесь к делу. Идем сначала на ужин (стол уж должен быть накрыт) к самому благородному патрицию и самому знаменитому питуху Рима — Юлию Плациду, трибуну.

— Euge! — хором воскликнули гладиаторы, на минуту забывая о только что происшедшем неудовольствии и ожидая новых сообщений относительно предприятия, вызвавшего самые безрассудные и разнообразные предположения. Нельзя сказать, что им не по сердцу было также принять участие в оргиях человека, славившегося своей роскошью среди всех классов римского общества.

Гиппий окинул беглым взором все эти довольные лица и продолжал:

— А что вы, братцы, скажете затем о прогулке по дворцовым садам? Клянусь Геркулесом, нам надо взять мечи, потому что германские стражники — это упрямые собаки, и лучшее средство для их убеждения то, которое висит у нас на перевязи. Может быть, будет уж слишком поздно, когда мы придем туда, потому что сегодня вечером луна поднимается рано, а так как нам незачем трогаться с места прежде, чем мы отведаем вина трибуна, то нам надо будет не забыть несколько факелов, чтобы освещать путь. В углу, в этом портике, их найдется по крайней мере штук двадцать. Мы соединимся со своими товарищами, чтобы шутить наши шутки в полночь под кровлей цезаря — цезаря настоящей минуты. Завтра, братцы, дворец сгорит, и у нас будет другой цезарь.

— Euge! — снова закричали гладиаторы. — Цезарь умер, цезарь жив! — повторяли они с насмешливым, шумным хохотом.

— Дело не худое, — заметил Руф с проницательным видом, когда снова воцарилось молчание. — Плата славная, а дело не трудней, чем на обыкновенных преторских играх. Но я вспоминаю об одном льве, более жестоком, чем остальные, которого Нерон натравил на нас на арене. Мы его окрестили промеж нас цезарем, потому что с ним так же опасно было шутить. Если порфире старика суждено быть разодранной, так нам надо будет дать кое-что сверх надлежащей платы. С некоторого времени у нас недолговечны императоры, но, тем не менее, Гиппий, надо сознаться, что это не совсем заурядное дело. Даже в наши дни нам не приходится каждую ночь делать нового цезаря.

— Пожалуй, и правда, — отвечал начальник добродушным тоном, — и ты никогда во всей жизни не ступал ногой во внутренние покои дворца. Ты говоришь, что тебе нужно еще что-то сверх уговорной платы? Но, чудак ты, ведь плата только один предлог, одна форма. Попавши в покои цезаря, человек с такой сильной рукой, как ты, Руф, может дважды унести оттуда царский выкуп. А затем, братцы, не забывайте и старого вина, пятидесятилетнего кекубского, в золотых массивных кубках, весом полтора галлона, а также не упускайте из виду позволения присваивать себе и самые кубки, коли вам охота обременять себя ими. Персидские шали там разостланы на ложах, как простые покрывала, перламутр и слоновая кость блестят по всем углам, драгоценности кучами рассеяны по паркету. Сделайте сначала дело, а потом всякий бери что хочешь, без всякой помехи и иди домой с тем, что по сердцу.

Не часто пускался Гиппий в такие длинные речи со своими подчиненными или, по крайней мере, редко давал ответ, который бы в их глазах так согласовывался с вопросом. Гладиаторы выразили свое одобрение сильными, часто повторяемыми восклицаниями. Они перестали думать об Эске и забыли о Мариамне, равно как и о споре, поднявшемся из-за нее: казалось, теперь их занимало только предстоящее предприятие и они сожалели только о том, что им нельзя было тотчас же идти за обещанной добычей. По знаку Гиппия и в убеждении, что ужин уже готов и хозяин поджидает их, они в беспорядке устремились в портик, оставляя позади себя Мариамну и Эску под одним только надзором старика Гирпина и Евхенора. По-видимому, только этого последнего ничуть не пленяла очаровательная перспектива предстоящего грабежа, и он упорствовал в своем праве, решив не терять из виду пленную девушку, тем более что остальные его товарищи уже не думали о ней в эту минуту.

Этот человек, который не мог похвастать выдающимся физическим мужеством, столь часто встречающимся среди ему подобных, обладал, однако же, упрямой стойкостью, которую нисколько не уменьшали ни движения совести, ни чувство стыда и благодаря которой он был страшным противником, имевшим успех во всех замышляемых им гнусностях.