Гнездо орла

Целую вас нежно.

Маргарита.

5 ноября 1938 года».

Она редко писала родителям в Александрию такие короткие письма. Она привыкла быть с ними искренней и доверять свои чувства.

Все последние годы, переживая разлуки с Робертом, страдая и мучаясь, она была счастлива, и это было главное, что отец и мать знали о ней. Это же делало их жизнь спокойной, несмотря ни на что. Маргарита же, как и ее братья, до конца готова была бороться за то, чтобы сохранить для родителей этот покой. Но если прежде подобные усилия требовались лишь от одного Рудольфа, то теперь, по-видимому, пришел и ее черед.

Что она могла им написать, чем успокоить?!

…Никогда еще, оставаясь с Робертом наедине, они не говорили так мало. Никогда еще не проводили ночи, не допуская соприкосновений, как будто боясь ощутить не желанную плоть, а холодное стекло, которое кто-то упорно ставил между ними вдоль их брачного ложа. Странное происходило и с самою плотью. Маргарита почти перестала ее ощущать. Внутри что-то выросло и заполнило собой тело. И это «что-то» страшилось близости, отторгало ее.

Он, конечно, все чувствовал. Измученный, он почти перестал спать ночами; просто лежал на спине и глядел перед собой. И она глядела, молча.

7 ноября в их особняке на берегу моря раздался телефонный звонок, единственный за все время.

Переговорив, Роберт сказал Маргарите, что только что в Париже убили барона фон Рата.

Эрнст фон Рат, третий секретарь немецкого посольства во Франции, был ее ровесником и хорошим приятелем. Только происхождение и связи позволяли ему как-то удерживаться на своем посту, да посол Вильчек, прикрывавший все его смелые высказывания и насмешки над нацистами.

Маргарита вдруг подумала: а только ли насмешками все ограничивалось и не перешел ли молодой дипломат к реальной борьбе?

— В него стрелял какой-то мальчишка, еврей, семнадцати лет, в отместку за то, что его семью якобы выселили из их дома в Ганновере. Во всяком случае, так он сам объяснил в полиции, — продолжал Лей. — Три выстрела в упор, один смертельный. Ты ведь Рата знала?

Маргарита кивнула.

— По-видимому, этот парень, Грюншпан, ждал самого посла, а не дождавшись, выпалил в кого попало. Не повезло, — закончил Роберт.

Маргариту вдруг что-то стукнуло. Она подошла к нему вплотную, но он продолжал просматривать газеты, словно не замечая ее взгляда.

— Роберт! Кто тебе звонил?

Он резко повернулся к ней:

— Гейдрих!

— Роберт… Ты можешь… что-нибудь сделать?

— П-повеситься!!!

Он ушел с детьми на пляж. Маргарита села у окна, смотреть на них и на море. Она смотрела и ничего не видела. Жаль было Эрнста, славного, честного. Его убил еврей… Еврей убил немца. Провокация это или случайность — теперь не важно. Какова будет цена?

О погромах говорили повсюду, их ждали… Они, как торф, тлели под спудом, то и дело прорываясь наружу — оскорблениями, избиениями на улицах, разбитыми витринами — повсюду, где под пластами культурных наслоений тлел этот непроницаемо-дремучий, слежавшийся, первобытный слой. Но здесь, в Германии, он казался укрытым так надежно! Ведь одно дело — тявканье с трибун, злобные статейки, глупые, позорные законы! Все это шелуха, политический мусор, легко сметаемый ветрами, всегда обдувающими Германию. Другое дело, если этот сор попал в глаза, в головы немцев…

Утром восьмого они вылетели в Мюнхен.

День 9 ноября отмечался теперь как годовщина легендарного «Пивного путча» 1923 года — самый грандиозный, значимый и торжественный праздник, кульминация всех годовых торжеств.

Маргарита никогда не посещала этих мероприятий, обычно пережидая их где-нибудь на максимальном отдалении. Но теперь удержать детей дома в переполненном людьми, гремящем и поющем Мюнхене оказалось невозможно. Генрих прямо заявил свои права: «Там папа и дядя Рудольф, я тоже хочу». Анна его поддержала.

Маргарита привезла детей сразу на Одеон-плац, где уже горело 240 светильников, по числу нацистов, погибших до 1933 года. Колонна «старых бойцов» еще двигалась от пивной «Бюргерброй», и вскоре стала видна ее «голова» — первая шеренга, в которой были Гитлер, Геринг и Гесс. Перед фюрером шествовал Юлиус Штрайхер со «знаменем крови». В шеренге фюрера шли его главные соратники, называемые «группой фюрера», через промежуток, за ними, — шеренга «старых бойцов», кавалеров «ордена крови», затем — шеренга рейхсляйтеров, гауляйтеров, крейсляйтеров и так далее, по степени важности в партийной иерархии.

Когда это шествие приблизилось к площади Одеон, ударили барабанщики. Началась «последняя перекличка», которую проводили у пантеона павшим — «Фельдхернхалле», около которого стоял в траурном строю Гитлерюгенд. Все смолкло. Геринг в эффектной тишине выкрикивал поочередно шестнадцать имен погибших в 1923 году нацистов, а мальчики отвечали звонкими голосами: «Здесь!» Затем к пантеону возложили гигантские венки. Начались речи, и первой — речь фюрера. Все это выглядело красиво, умиляло, хотя тех шестнадцать погибших едва ли кто помнил в лицо.