Гнездо орла

Поздно вечером, вернувшись из театра, куда в завершение дня захотелось поехать фюреру, Маргарита сказала Роберту, что им нужно поговорить. Он собрался было попросить перенести разговор на завтра, но покорно прошел за ней в гостиную, встал у окна и закурил. Поездка по сумасшедшим домам закономерно должна была окончиться для нее вопросительным знаком, и он был к этому готов, решив отвечать спокойно и обстоятельно.

Она подошла совсем близко, но не положила руки ему на плечи, как обычно делала, и не прижалась щекой к груди, а просто смотрела своими зелеными, как у брата, глазами:

— Роберт, скажи мне только одно. Ты… знал об этом?

Он собрался удивиться: о чем? — разыграть непонимание, в конце концов хотя бы выяснить, что ей известно. Но в ее глазах он прочел запрет — тот самый «приказ», о котором он сам и писал ей. И он, сильно затянувшись и выдохнув в потолок дым, резко наклонил голову.

— А Руди?

— Не думаю… Нет!

Она больше ничего не спросила. Еще постояв с ним рядом, повернулась и молча ушла. Он, докурив, снял пиджак и галстук, расстегнул рубашку и пошел в ванную комнату, по пути увидев мельком, как она прошла в спальню, на ходу вынимая из ушей сережки. Через несколько минут она заглянула к нему спросить про ужин. Роберт ответил, что ему не хочется.

Он долго лежал в остывшей воде, вытянувшись и закрыв глаза, чувствуя, как ему трудно дышать и как еще труднее будет подняться.

Когда в постели потянувшись, он привычно положил ей на живот руку, она только судорожно вздохнула. И впервые в жизни он всем зашедшимся от боли телом ощутил «запрет» в себе и, повернувшись на живот, стиснул зубы.

Она не двигалась. И он лежал неподвижно, пережидая нестихающую боль. Первая в его жизни ночь… ожидания женщины.

4-го, днем, родители привезли из Рейхольдсгрюна двойняшек. Старшие Гессы собирались обратно в Александрию: осенью в фатерланде у Фридриха Гесса обострялись хронические болезни, и родители вынуждены были проститься с детьми и внуками до будущей весны.

Двойняшки сразу спросили про поездку к морю, которая была им обещана. Маргарита ответила, что, как только папа проснется, они вместе все обсудят. Дети, довольные, убежали в парк что-то показать Давиду, которого Гессы тоже привезли из Рейхольдсгрюна. Мальчик заметно стеснялся и робел в этом огромном особняке с несчетным, как ему показалось, количеством телефонов, секретарей и охранников.

Вечером ожидался большой правительственный прием в честь подписания Мюнхенских соглашений.

Разбудив Роберта, Маргарита спросила, какой мундир или костюм ему приготовить, и, выслушав что-то невразумительное, пошла одеваться сама. Но с полдороги вернулась…

Через полчаса, уже одевшись и поправляя волосы, она увидела в зеркале его взгляд, совсем не тот, каким он всегда смотрел на нее после их близости, а как будто даже укоряющий.

— Роберт, оттого, что ты станешь сгибаться от боли и злиться на весь мир, ни мне, ни детям лучше не будет.

Сказала, не особенно подбирая слова, то, что в этот момент подумала, и увидела в зеркале, как еще больше потемнели его глаза и болезненно дрогнули губы. Бросив расческу, она села на постель и, наклонившись, поцеловала в глаза.

— Я сама без тебя с ума схожу. Мы с тобой… стоим друг друга.

Утешила.

На прием они приехали с опозданием. Три уже отделанных и полностью готовых к приему гостей зала новой рейхсканцелярии гудели от мужских голосов и переливались бриллиантами дам, которых было сегодня особенно много: не только руководство рейха и послы, но и все приглашенные искупаться в лучах «мюнхенского триумфа» явились с женами.

Сам триумфатор держался скромно, был улыбчив и подчеркнуто внимателен к мелкой дипломатической сошке — посланникам, консулам и торговым представителям второ- и третьестепенных государств.

«Дипломатическое» общение и было сейчас главной партийной «работой» вождей, в которую Лей должен был включиться, что называется, с порога.

Вальтер Функ, порядком уже выпивший, очень обрадовался Лею и, пользуясь их приятельскими отношениями, сразу представил Маргарите сэра Фредерика Лейт-Росса, главного экономического советника английского правительства. Пока любезный англичанин беседовал с прелестной фрау, Функ тихо пожаловался Лею на свои «тридцать три болезни» (Геббельс именно так за глаза Функа и называл) и попросил переговорить с сэром Фредериком о «ну, ты сам знаешь, а то я что-то не того».