Годы решений

В эту переломную эпоху, эпоху «межвременья» и бесформенности, когда одни хаотические состояния еще долго будут сменяться другими, постепенно вырисовываются новые тенденции, указывающие путь в будущее. Начинают формироваться силы, по своей форме и положению призванные вступить в решающую борьбу за господство на нашей планете, лишь одна из них сможет дать имя Imperium mundi и даст его, если чудовищный рок не уничтожит ее до того, как она успеет возникнуть. Зарождаются нации нового типа, не похожие на то, чем они являются еще сегодня: суммы равнозначных индивидов, говорящих на одном языке, но не такие, какими они были раньше, когда в эпоху Ренессанса можно было по какой-нибудь одной картине, битве, по лицу, мысли, поведению и мнениям с уверенностью узнать итальянский стиль, душу, хотя единого итальянского государства еще не существовало.

Фаустовские нации конца XX века станут родством по выбору для людей с одинаковым ощущением жизни, с одинаковыми императивами сильной воли, естественно, говорящих на одном языке, без того, чтобы знание этого языка их как-то характеризовало или выделяло; для людей сильной расы — не в смысле современных расовых представлений, а в смысле сильных инстинктов, к которым относится и превосходство за счет понимания подлинного положения вещей, отождествляемое сегодня литераторами и жителями больших городов с простым «духом» интеллигенции; для людей, чувствующих себя рожденными и призванными быть господами. Какое нам дело до их численности? Число только тиранило прошлое столетие, которое преклонялось перед количеством. Один муж значит больше, чем масса рабских душ — пацифистов и улучшателей мира, стремящихся к покою любой ценой, даже ценой «свободы». Это переход Porpopulus Romanus (Народа Рима) времен Ганнибала к таким представителям «Римского мира» I века, которые подобно Марию и Цицерону [108] не всегда даже были «римлянами» [109].

Кажется, что Западная Европа потеряла свое определяющее значение, но, за исключением политики, это только так кажется. Идея фаустовской культуры выросла здесь. Здесь она имеет свои корни, здесь она одержит последнюю победу в своей истории или быстро погибнет. Решения, где бы они ни принимались, касаются Запада, его души, не его денег или счастья. Но тем временем власть переместилась в не периферийные области, в Азию и Америку. Там она охватывает наибольшую материковую часть земного шара, здесь – в Соединенных Штатах и английских доминионах — это власть над двумя связанными Панамским каналом океанами со все мирно-историческим значением. Однако положение ни одной из нынешних мировых держав не является настолько прочным, чтобы можно было с уверенностью сказать, что она останется державой и через сто, даже через пятьдесят лет, если вообще будет существовать.

Что такое сегодня держава большого стиля? Это государственноe или подобное ему образование с руководством, имеющим всемирно-политические цели и, вероятно, силу для их достижения, неважно на какие средства она опирается — на армию, флот, политические организации, кредиты, мощные банковские или промышленные группы с общими интересами, наконец, или, прежде всего — на сильное стратегическое положение на планете. Всех их можно обозначить, перечислив миллионные города, в которых сконцентрированы власть. И дух этой власти. По сравнению с ними все остальные страны и народы являются только «провинцией».

Это, прежде всего, «Москва» — таинственная и совершенно непредсказуемая для европейского мышления и чувствования, ставшая после 1812 года решающим фактором для Европы (когда она еще политически к ней относилась), а начиная с 1917 года — и для всего мира. С исторической точки зрения победа большевиков означает нечто совершенно иное, нежели точки зрения социальной политики или экономической теории. Азия вновь завладела Россией, после того как посредством Петра Великого ее аннексировала «Европа». Понятие «Европа» вновь исчезает из практического мышления политиков или должно было бы исчезнуть, если бы мы имели политиков крупного масштаба. Но эта «Азия» является идеей, и даже идеей будущего. Рядом с ней раса, язык, народность, религия в сегодняшних формах совершенно не играют роли. Все это будет основательно видоизменяться. То, что сегодня там происходит, невозможно определить при помощи одних слов. Происходит нечто похожее на формирование нового вида жизни, которым беременно это огромное пространство. Пытаться определить, задать будущее, представить его в виде программы, означает смешивать жизнь с риторикой, как это делает господствующий большевизм, неточно осознающий свое западноевропейское, рационалистическое и городское происхождение.