Горицвет

ГОРИЦВЕТ

I ХОДИЛ ЁЖИК В СТРАНУ ЗАМОРСКУЮ

БАРСУК ФИЛЬКА

Жили по соседству в Гореловской роще два медведя: медведь Спиридон и медведь Лаврентий. По праздникам в гости друг к дружке ходили, медком угощались. А неподалеку от них барсук Филька жил. И сам — ни к кому, и к нему — никто. Завидно было ему, что медведи живут дружно. И решил он поссорить их. Приходит к медведю Лаврентию и говорит:

— Жалко мне тебя, Лаврентий. Доверчивый ты больно. Считаешь другом медведя Спиридона, а он ходит по лесу и посмеивается над тобой. «Лопух, — говорит, — медведь Лаврентий. Не успеешь порог его берлоги переступить, а уж он мед на стол тащит:

угощайся. Я к нему только за тем и хожу, чтобы мед есть».

   — Врешь! — рявкнул медведь Лаврентий. — Врешь, Филька. — И сгреб барсука за шиворот.

Перепугался Филька, побледнел: надавит чуть покрепче медведь, и дух из него вон. Не рад уж Филька, что и врать начал, да пятиться назад некуда: слишком далеко зашел. Хитростью решил взять медведя.

   — Если я вру, — говорит, — пусть провалюсь я на этом месте.

Страшной клятвой поклялся барсук.

Смотрит медведь Лаврентий: сейчас расступится земля и примет Фильку. Но тот как стоял, так и остался стоять, а земля даже и не шелохнулась под ним. И тогда поверил медведь всему, что сказал барсук. За стол усадил его, медом угощает, жалуется:

   — Как она, жизнь-то, повернуться может, а! В глаза, значит, — друг, а за глаза — лопух. Эх, Спиридон, Спиридон...

А Филька ест мед и поддакивает:

   — С друзьями уж так: сегодня их полна берлога, а завтра и здравствуй сказать некому. Объели, обпили и поминай как звали. В душу ни к кому не заглянешь, а без этого как узнать, друг он тебе или только мед есть приходил. Нет уж, лучше самому по себе

жить. И радость и горе — все твое, все от тебя.

Говорил Филька, а сам мед за обе щеки уписывал. Наелся досыта, а остатки завернул и унес домой —

пригодится. Отдохнул после сладкого обеда и к медвёдю Спиридону подался. Пришел и ну нашептывать в мягкое медвежье ухо:

   — У медведя Лаврентия в гостях был сейчас. Что он говорит о тебе, сказать даже страшно. Говорит, что ты жулик, что ты делаешь только вид, что живешь честно, а сам мед потихоньку из его ульев воруешь.

Поднялся медведь Спиридон.

   — Врешь, — кричит, — врешь, Филька! Не мог Лаврентий обо мне сказать такое. Мы же с ним с детства друг друга знаем. Сколько раз раков на речке вместе ловили. Он же мой друг.

А Филька щурит глазки, подбородком кивает:

   — Друзья, они разные бывают: и верные и неверные. Ты с другом-то по вечерам на завалинке посиживаешь, на вечернюю зорю смотришь, а он камень против тебя за пазухой держит. И не увидишь, как бабахнет. А если говорю я неправду, то пусть сгорю я на этом месте и даже дыма от меня пусть не будет.

Страшной клятвой поклялся барсук.

Медведь Спиридон попятился даже от страха: сейчас запылает Филька. А Филька как стоял, так и стоять остался, даже еще поднял прутик с земли, колечко из него свивать начал. И тогда поверил медведь всему, что говорил барсук. Заахал:

   — Ах, Лаврентий, Лаврентий! Я в тебе души не чаял, а ты вон обо мне говоришь что: жулик я. Да я за всю мою жизнь мухи не обидел, не то чтобы на чужое позариться. Да и зачем мне чужое, когда у меля своего девать некуда.

А тут ужинать пора подоспела. Притащил медведь огромную миску меду. Поставил на стол перед барсуком и дал ему большую ложку.

— Ешь, — говорит, — Филька. Если бы не ты, л бы и теперь не знал, что не друг мне Лаврентий. В глаза мне одно говорит, а на стороне — другое.

Чмокал Филька медовыми губами, соглашался:

— Что верно, то верно. Друг, что месяц: то он большой, то маленький, то за облака спрятался, то опять светит. Без друзей куда легче живется. Друг — это ведь одно беспокойство. То сам к тебе в гости плетется, то тебя в гости зовет. Нет уж, лучше без друзей жить, чтобы тебе никто не мешал и чтобы ты никому помехой не был.

Говорит так барсук Филька, а сам знай черпает мед из миски. За всю жизнь столько не видел, сколько съесть ухитрился — чуть из-за стола поднялся. Домой не пошел. У медведя Спиридона ночевать остался.

«Утром позавтракаю у него, все дома не есть», — думал он, умащиваясь в медвежьей постели. А она у него из камыша связана, на такой мягко и крепко спится.

Спит Филька, похрапывает, а медведя Спиридона и сон не берет. Ворочается он с боку на бок, сопит —

нелегко друзей-то терять: «Ах, Лаврентий, Лаврентий...» А потом поднялся и пошел к соседу. Решил он

ему обиду свою в глаза высказать. Оторвать от сна и высказать.

Но будить медведя Лаврентия не надо было. Не спал он. Сидел на завалинке и думал: «Ах, Спиридон, Спиридон...» А он, вот он, медведь Спиридон, идет к нему. Подошел и говорит:

   — Что же это ты, Лаврентий, небылицы обо мне плетешь какие, будто жулик я, мед из твоих ульев ворую.

Отвернулся медведь Лаврентий в сторону. Говорит, а голос глухой, \печальный, будто и не медвежий вовсе:

   — Не говорил я о тебе такого. Это ты вон ходишь по роще и говоришь всем, что лопух я, медом тебя кормлю.