Горькие плоды смерти

– А ты как думаешь? Я ведь вечно что-то теряю! Ключи от машины, блокноты, рюкзак, клиентов… Тебя. Только не отрицай это, Лили. Я теряю тебя. Именно это – давай посмотрим правде в глаза – ты и хотела сказать мне, не так ли? Ты названивала мне, ты отправляла текстовые сообщения, требуя, чтобы я перезвонил тебе и чтобы ты могла сказать мне то же, что и все остальные. То есть послать подальше. Верно я говорю?

Теперь он моргал в три раза чаще обычного. Ему нужно было успокоиться. Фостер по собственному опыту знала: есть несколько способов утешить Голдейкера, если его начинало заносить слишком далеко. Поэтому она медленно заговорила:

– Я вообще-то собиралась свозить тебя в Марракеш. Нашла дешевый отель с бассейном и прочими прибамбасами. Хотела сделать тебе сюрприз. А зря, мне следовало сказать тебе о нем сегодня утром – хотя бы о том, что я купила кое-куда билеты, – но в таком случае… Черт, как я не подумала! – Она закончила фразу довольно нескладно. – Просто мне казалось, что так будет прикольнее.

– У нас нет денег на такие вещи.

– Моя мать дала мне в долг.

– Значит, теперь и твои родители знают, как все хреново? Знают, какой я лузер? Что ты им рассказала?

– Не им, а ей. Одной лишь матери. Я ничего ей не говорила, а она не спрашивала. Она не такая, Уильям. Она не лезет в мои дела.

«В отличие от твоей мамаши», – мысленно добавила женщина, но вслух говорить этого не стала.

И все-таки Уилл это понял. Его взгляд тотчас сделался колючим и пронзительным. Так обычно бывало, когда речь заходила о его матери.

Впрочем, он не стал развивать эту тему.

– Мне следовало с самого начала понять, что это самые настоящие мудаки, – сказал он. – Но я не понял. Почему я никогда не вижу истинную суть людей? Они заявляют, что хотят что-то особенное, и я могу дать им что-то особенное, что им непременно понравится, если только они не станут мне мешать. Но нет, покажи им чертежи и эскизы, чтобы они дали на них «добро», и каждый день подавай отчет за каждый потраченный пенс! Я не могу так работать.

Он встал и подошел к тому самому окну, глядя в которое Лили провела почти целый день. Она не знала, что ему сказать. Но сказать ей хотелось следующее: если он не может работать под чьим-то контролем, если он способен работать только в одиночку, ему все равно придется научиться ладить с людьми, потому что если он этому не научится, он снова и снова, раз за разом, будет наступать на одни и те же грабли.

Ей хотелось сказать ему, что он не умеет находить с людьми общий язык, что никто – пусть он даже не надеется – не будет отдавать в его распоряжение свой сад или даже часть сада, чтобы Уилл преобразил его сообразно своему творческому импульсу. «Что, если людям не понравится твоя задумка?» – хотела спросить Фостер. Но ведь она говорила это и раньше, и уже не раз спрашивала его об этом, и они снова вернулись к тому же, к чему возвращались уже не раз.

– Это все Лондон, – неожиданно произнес дизайнер, повернувшись к оконному стеклу.

– Что Лондон?

– То, что Лондон – причина всему. Здешние жители… они другие. Они не понимают меня, а я не понимаю их. Мне лучше уехать отсюда. Это единственный ответ, потому что я не собираюсь больше жить за твой счет.

Уилл повернулся к Лили. На его лице было то самое выражение, которое появлялось, когда клиенты задавали дурацкие, как ему казалось, вопросы. И оно сигнализировало, что он уже принял решение. Лили поняла: сейчас она узнает, какое именно.

– Дорсет, – произнес Голдейкер.

– Что Дорсет?

– Мне нужно вернуться домой.

– Твой дом здесь.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Я весь день думал и принял решение. Я возвращаюсь в Дорсет. Я начну все сначала.

Спиталфилдс, Лондон

Она вытащила его из дома, несмотря на дождь. Предложила сходить в «Гордость Спиталфилдс». Это было недалеко. Гастрономический паб с интерьером в кремовых тонах и темно-синими, набрякшими от дождя маркизами. Зато внутри подавали приличный сидр, а где-нибудь в уголке всегда можно было найти пару свободных столиков. Уилл поначалу упирался: «Я не могу себе это позволить, Лили, и не хочу, чтобы за меня платили, даже ты!»

Она сказала ему, что это деньги ее матери, предназначенные для трат в Марокко, и поэтому какая разница, когда у них все общее, правда?

– Это… это некрасиво, – произнес художник, и это его слово наводило на мысль, что за каждым решением, принятым им после того, как он лишился клиентов, так или иначе стоит его мамочка – от разбитого телефона до заявления о возвращении в Дорсет.

Терпение Лили, похоже, находилось на исходе, и она была бессильна что-либо с этим поделать.

– Ты ведь разговаривал с нею, не так ли? – спросила она. – Ты рассказал ей прежде, чем сообщил мне. Почему ты так поступил?

– Дело не в моей матери, – сказал Уильям.

– Дело всегда в ней, – возразила Фостер и шагнула в «Гордость Спиталфилдс».