Город М

Настоящие уроды были внизу. На площади они занимали большое пространство – за счет величины. Но сумасшедшей Инге Голощековой одноноги все равно казались чем-то вроде гипертрофированных запятых. Зато снайперы, поймав особь в перекрестье, могли разглядеть каждого до тонкостей, вплоть до барабанных перепонок (правда, у одноногов они были совсем не тонкими и торчали из ушей, как соски-пустышки). Снайперы интересовались праздно, потому что насчет этого зверья – стрелять или следить – приказа не было, и наоборот, был приказ мало, блин, не об охране: "не причинять беспокойства" – что смешно, ибо обеспокоить тварь мог ну только что иприт.

С научной точки зрения – которой в городе М, в общем-то, не существовало, поскольку большая часть науки ушла в разбойники, а меньшая, чтоб не соваться, разбрелась по пушкинистикам и минералогиям, и под наукой приходится понимать ипподромную болтовню,– так вот с научной точки зрения одноноги представляли из себя продукт, но вот чего – мутации или эволюции – здесь взгляды делились поартельно и примерно пополам. В пользу мутации была, конечно, внезапность: одноноги появились, что называется, в один прекрасный день, заселив сразу несколько улиц (кстати, куда делись квартиросъемщики, а?), а на другой прекрасный день их стало еще больше, а на третий – еще, а затем поголовье практически не росло.

Сторонники мутации считали, что одноноги состоят из раковых клеток. И, между прочим, противники против клеток ничего не возражали. Они пластались только за постепенность процесса, аргументируя то же самое не столько различиями, сколько общностью ряда черт.

Например, в ответ на совершенно удивительный якобы у мутантов якобы "инстинкт труда" (днем одноноги, считаясь безопасными, трудились на заводах – качественней, собранней и во много раз быстрей эмца традиционной конституции, причем – бесплатно), эволюционеры рисовали схему, где дневная работоспособность одноногов соответствовала рабочему дню просто пролетария, а ночная озверелость – отдыху после работы (ночью одноноги делали другое государственное дело: запугивали эмцев до смерти и – тоже бесплатно).

По мнению эволюционеров, в чего-нибудь такое нам тут и полагалось сдарвинировать, непременно полагалось, с чем, кстати, соглашались и оппоненты, тоже пользуя всяческую научность, но разве что объясняя жуть с мутационных позиций.

Между тем в разбойных кругах явно не хватало точных данных. Особенности организма, размножения, деторождения, питания – то есть чего жрет – да и, в конце концов, чего делает, когда догонит (избежавший не знал, чего именно избежал, а других никто уже не видел) – все это было тайной за семью печатями. И даже больше: удирая от них по ночам, наука имела самое приблизительное представление о том, как выглядит гад вблизи. И в этом плане снайперы обладали большим преимуществом перед наукой.

К примеру, любой снайпер мог с ходу отрапортовать, что тварь названа ни хрена не правильно. У одноногов было две ноги. Просто одна, коротенькая, чаще – левая, поджатая на подвид хвостика, болталась под самой сиделкой. Зато вторая – начинаясь здоровенной, как станина, лапой и заканчиваясь черт те где в вышине (это она производила то самое бдах-бдах во время прыжков) – кроме нижней громадности, поражала мощным коленным суставом, при помощи которого одноног мог зависать вперед-назад и обслуживать четыре станка на все четыре стороны, как многостаночник, блин. На главной ноге одноног стоял твердо, а скакал быстро. Но иногда – может, отдохнуть – опирался добавочно на одну из рук. Рук тоже было две, пальцев три, а размах – метров пять.

Этим, то есть размахом рук и конструкцией ног (так называемый "бройлерный эффект" в ипподромной терминологии) разность, можно сказать, и исчерпывалась. Одноноги, конечно, смахивали на шахматных коней и на громадные запятые, но запятые – не из-за голов, голова у них была даже еще меньше, чем у эмцев исходных форм, а из-за сутулости – черты, в то же время, основоположной для населения в целом. Все остальное – вплоть до цигарки в зубах и дебильной синей шапочки с надписью "SPORT" – рознилось разве незначительно, так что Волк со своего чердака ориентировался, в основном, по росту, а домоуправление, конечно же, уже давным-давно решило бы проблему одноногов в пользу, конечно, одноногов – как жильца более подходящего,– если б для этого не нужно было чё-то как-то решать, и если б не сомнение, чего это они такое делают по вечерам, встав в кружок и оттопырив ножной палец.

На площади Застрельщиков одноноги держались командами по пять-шесть голов. Благодаря непонятному чутью, они почти безошибочно оказывались там, куда влетал очередной "сервелат", и пока команда огораживала танк от чужих претензий, центровой снимал с водометной пушки связку бубликов. Затем одноноги становились в круг и, невысоко подпрыгивая, топтали их в пыль. Слышалось известное "бдах-бдах" и малоизвестный горловой скрип, которым одноноги выражали радость или, может быть, просто переговаривались.