– Ты пропустила подземелья Южного Моста! – говорит мама, обнимая меня. Я притворяюсь огорченной, хотя на самом деле чувствую облегчение.
А еще большее облегчение охватывает меня, когда съемка заканчивается, мы выбираемся из темницы и оказываемся во дворе, на открытом воздухе. Телевизионщики обсуждают следующую съемку в казематах замка, но я замедляю шаг. Не от страха, нет, а потому, что снова слышу прекрасную, чарующую музыку.
– Это просто волынщик, – говорит Джейкоб. И оказывается прав. Там, впереди, человек в шотландском килте стоит на зубчатой стене, и инструмент в его руках негромко плачет.
В этом музыканте нет ничего необычного, но почему меня охватывает такое странное чувство? Может, я зря так переживаю? Так иногда говорит мне мама. Ищу чудовищ в шкафу. Тени во мраке. Наверное, я до сих пор на взводе после встречи с тем человеком в доме. Вся эта история с развоплощением призрака меня потрясла.
Острые ощущения, признаюсь.
Папа оглядывается, стоя в дверях.
– Кэсс! Не отставай!
– Я догоню, – и я киваю на указатель в сторону туалета. Я скрываюсь внутри, а Джейкоб остается ждать снаружи. Я закрываю объектив крышкой, убираю фотоаппарат в футляр, умываюсь холодной водой. Немного успокоившись, со вздохом вешаю на шею фотоаппарат и выхожу.
Но Джейкоба нет.
– Джейкоб!
Ответа нет.
Как же так, он снова
Снова звучит волынка, ее мелодия теперь похожа на колыбельную.
До меня доносится голос Джейкоба, но будто издалека.
–
Я кручу головой, озираюсь.
Почему я его не вижу? Почему его голос звучит так тихо?
Вдруг до меня доходит. Вуаль.
Но почему он перешел ее без меня?
Ледяная вода, онемевшая от холода кожа, в легких нет воздуха – и переход завершен.
Глазам хватает доли секунды, чтобы привыкнуть к потускневшему серому миру и свету в моей груди.
К тому, что вместо туристов меня окружают призраки солдат, марширующих на плацу во дворе замка.
К перепуганному лицу Джейкоба, которое мелькает передо мной, в потом кто-то утягивает его внутрь, в темницу.
Думать некогда, надо действовать.
Мне даже в голову не приходит бежать прочь. Я должна следовать за моим другом.
– Джейкоб! – кричу я и кидаюсь следом.
Потом я очень, очень пожалею об этом. О том, что действовала без плана. О том, что не сняла с объектива крышечку. О том, что просто бросилась бежать.
Но в тот момент я думаю только о том, что Джейкоба надо спасать.
Я вбегаю в сумрачный подвал.
Тесные камеры сейчас не пустуют.
За решетками люди в лохмотьях, но мне не до них. В дальней клетке я вижу Джейкоба, он лежит на сыром каменном полу, и какие-то дети, их с полдюжины, не дают ему подняться.
Двое из них богато одеты и выглядят так, будто сошли со старинной картины, третий – настоящий оборванец. У остальных одежда более современная, а некоторых вообще можно было бы принять за ребят из моей школы. Единственное, что у них всех общего – синюшная бледность и то, что они нападают на Джейкоба.
Они затыкают ему рот и коленями придавливают руки к полу. Один мальчишка, подернутый инеем, уселся ему на грудь, а остальные пытаются удержать Джейкоба, не дают ему встать.
– Отвалите от него! – приказываю я, вбегая в клетку.
Джейкобу удается крикнуть:
– Беги! – но я не могу, не стану убегать, я не брошу его.
– А ну, убрали руки от моего друга! – рычу я, поднимая фотоаппарат. Но линза закрыта, а когда я хочу снять колпачок, меня хватают за руку и чей-то голос шепчет в самое ухо:
– Прости, милая. Они слушаются только меня.
Пальцы на моей руке сжимаются крепче, заставляют меня повернуться в другую сторону. Сначала я вижу только красное пятно – ее плащ. Потом различаю тусклый блеск черных кудрей, белую кожу, алые губы, изогнутые в ласковой улыбке.
– Здравствуй, дорогая, – нежно воркует Женщина-Ворон. Я знаю, что надо бороться, вырываться, но не могу. Ее пальцы сжимают мне руку, глаза смотрят прямо в мои, ее голос – как музыка у меня в ушах.
– Вы… – бормочу я, но не могу собрать разлетающиеся мысли.
Другой рукой она приподнимает мой подбородок и склоняется ко мне.
– Ах, сколько света, сколько тепла…
– Кэссиди! – отчаянно выкрикивает Джейкоб, и я прихожу в себя, но поздно.
У меня на глазах Женщина-Ворон начинает изменяться.
Ее плащ взвивается, словно от сильного порыва ветра, пальцы становятся острыми, как когти. Улыбка становится жестокой. Она вонзает когти прямо мне в грудь.
Холод, смертельный холод охватывает меня, и это хуже, чем было на дне реки. Кажется, что ее ледяные пальцы стиснули мое сердце.
Я не могу вздохнуть, не могу говорить, ничего не могу сделать – только смотрю, как Ворон достает из моей груди ленту бело-голубого света. Это мой свет. Моя жизнь.
Она без труда вытягивает ее из моей груди.
И все погружается во мрак.
Часть четвертая
Женщина-Ворон в Красном